Продолжая ласково приговаривать, он легонько вытянул из рукава длинную стальную «фомку», которую, очевидно, прятал всю дорогу.

– Моя маленькая славная сучка, – прошептал он и вдруг грубо набросился на замок и стал взламывать его, не переставая чертыхаться сквозь свои кривые зубы, пока первый замок со страшным скрипом и скрежетом не был вырван и буфет открыл все свои секреты.

– Держи свечу, держи ее повыше.

Сальная свеча была маленькой, скорее, это был фитиль в растопленном жире, она жгла мне палец и разбрасывала горячие брызги на руку. Я еле удержал ее, когда Сайлас рывком распахнул дверцу буфета.

Над моей головой в комнате наверху послышался звон разбитого стекла.

– Свети сюда, сюда!

Я придвинулся поближе, и Сайлас вынул из буфета большое серебряное блюдо.

Когда я посмотрел на своего учителя, то с трудом удержался от удивленного восклицания. В его левом глазу был монокль, который, вдруг увеличившись, проплыл перед моими глазами, как рыба.

Увидев мое лицо, Сайлас фыркнул и подавил смех.

– А теперь посмотри вот сюда, черномазый, и я покажу тебе марки, которые ты будешь помнить до самой старости, когда у тебя самого уже будут дети.Selvit Arbus est, – сказал он. —Servus et Cuccina orbe wit11и все такое прочее.

Конечно, я придвинулся поближе, чтобы рассмотреть это прекрасное блюдо, но Сайлас, обмотав его тряпкой, уже укладывал в мешок, который был при мне всю дорогу от Лондонского моста. До сих пор в нем не бывало ничего дороже сажи, а теперь в него, все еще хранившего ее едкий запах, мы осторожно укладывали все, что Сайласотбирал из посуды в буфетах. Многие красивые вещицы он, посмотрев, откладывал в сторону, однако бережно брал в руки неприметный графинчик, ничего не стоивший на мой детский взгляд.

Так медленно и осторожно он наполнил мешок, а затем, помыв свои длинные бледные руки, посвятил последние минуты осмотру ящиков буфетов. Наконец он взвалил нагруженный мешок на мои худые плечи и велел следовать за ним в сумерки летней ночи.

Мы отправились домой старой дорогой. Я, спотыкаясь, шел по мостовой, обходя навоз и сторонясь колес экипажей, а Сайлас легко и свободно шагал по тротуарам Мэлла.

Тяжесть мешка, врезавшегося в плечи, – а боль была очень сильной, – заставляла меня останавливаться и менять положение ноши, и делать это так быстро, чтобы не потерять из виду Сайласа.

Разумеется, старый плут, должно быть, сам не спускал нервного взгляда со своей драгоценной добычи, но делал вид, будто и не глядит в мою сторону, а когда мы достигли Вест-Энда, мне стало чертовски трудно отыскивать взглядом его зеленый камзол, то появлявшийся, то исчезавший в густой толпе. Хотя сегодня я называю это место Вест-Эндом, тогда я понятия не имел, в какой части света находился. Я вдруг представил себе, что потерялся и никогда не увижу Мери Бриттен и бедного Тома, которые в этот час показались мне самыми дорогими людьми на свете.

Это путешествие пугало меня, потому что я не знал, когда оно кончится. Даже когда мы наконец добрались до пахнущего кошками прохода между домами – кажется, это было в Уэппинге – и Сайлас забрал у меня тяжелый мешок, я не был уверен, что меня совсем освободили от этой ноши.

Я последовал за Сайласом по расшатанной деревянной лестнице, по которой лучше было бы вовсе не подниматься, – она крепилась к осыпающейся кирпичной стене столь же ненадежно, как гороховый стручок к стеблю. В конце лестницы Сайлас остановился и, нагнувшись, осторожно снял с двери тяжелые цепи. Мы вошли в небольшую с низким потолком комнату, в которой, как определил мой нос, совсем недавно сушили рыбу.

Здесь, как вскоре выяснилось, было то место, где мой учитель мог преклонить голову. Меня очень удивило то, что он живет еще хуже, чем я.

Он оставил грязный мешок на пороге, а когда зажег еще один из своих светильников, я заметил какое-то шевеление в куче тряпья в дальнем углу. Сначала я подумал, что это крысы, но вдруг увидел тоненькую белую руку, а затем и пару чьих-то темных глаз – они принадлежали девочке примерно моего возраста, полусонно глядевшей на нас.

– Папа.

Она протянула руку из своего тряпичного гнезда, а Сайлас вдруг повел себя так, как не было свойственно его натуре: он нагнулся и погладил девочку по голове. Я, как хорошо помню, был поражен нежностью человека, который заставил меня тащить на себе такую тяжесть; затем в углу он отыскал тряпичную куклу с длинными темными, как у девочки, волосами.

Но девочка смотрела не на куклу, а на меня.

– Это Джек?

Сайлас подтвердил ее догадку.

– Бедный Джек.

Она протянула мне руку, а я, взглянув на Сайласа и поняв, что получаю разрешение, предложил ей свою грязную лапу. Девочка, не выпуская мою руку, тут же заснула.

Сайлас так и оставил меня с крепко зажатой рукой и пошел со своей сальной свечой в другой угол, где, как я понял, он поднял половицу.

– Подойди сюда, малыш.

Я высвободил руку из маленькой детской ладони и подошел к тому месту, где, встав на