голода и истощения, и чем крепче он сжимал свои железные пальцы, управляя ими, тем покорнее, казалось, они подпадали под его власть. У него была ничтожнейшая душа, находившаяся в теле зверя и наслаждавшаяся властью. И здесь, в этой дикой пустыне, простиравшейся до бесконечности во все четыре стороны, его власть была самодержавна. Компания поддерживала его. Она сама сделала его королем всего этого края, в котором не было никакого другого закона, кроме его собственного. И в благодарность за это он отправлял ей такие караваны и такие тюки мехов, на которые она даже и не рассчитывала. Владельцы компании сидели от него за целые тысячи миль и только подсчитывали доллары.

Все это мог бы вывести на чистую воду Грэгсон. Он был контролером в том краю и раз в год посещал для ревизии Мак-Таггарта. Он мог бы легко донести, что индейцы прозвали этого Мак-Таггарта «человеком-дьяволом» за то, что он уплачивал им за доставляемые ими меха половинную цену; он мог бы доложить своей компании вполне обстоятельно, что в течение всей зимы он доводил звероловов до полной нищеты, что они на коленях вымаливали у него свою заработанную плату и что он всегда портил местных индейских девушек, принуждал их отдаваться ему на посту. Но и сам Грэгсон извлекал выгоду из своих ревизий поста Лакбэн. При каждом своем наезде туда он всегда мог рассчитывать на две недели самой развратной жизни у Мак-Таггарта и вдобавок еще привозил оттуда своим дочери и жене самые драгоценные меха, которые получал от Мак-Таггарта подпольными путями.

Однажды вечером Мак-Таггарт сидел у себя в конторе при свете керосиновой лампы. Отославши своего краснощекого счетовода-англичанина спать, он оставался один. Вот уже шестую неделю он испытывал какое-то странное беспокойство. Шесть недель тому назад Пьеро имел неосторожность за все семь лет службы Мак-Таггарта в Лакбэне в первый раз привезти туда и Нипизу. И она-то и смутила его сердце. С тех пор он только и думал, что о ней. Два раза за эти шесть недель он сам наезжал в гости к Пьеро, в его далекую хижину. Завтра он собирался ехать к нему опять. Он позабыл уже о своей наложнице, маленькой индианке Мари, как до Мари забыл о дюжинах таких же несчастных девушек, как и она. Теперь его занимала Нипиза. Он никогда не видал такой красавицы, какою была дочь Пьеро.

Он вслух проклинал Пьеро, глядя на лист бумаги, на которой уже целый час выписывал из главной книги своей конторы какие-то сведения. Этот Пьеро стоял у него поперек дороги. Судя по этим сведениям, отец Пьеро был настоящим, чистокровным французом. Поэтому Пьеро был полуфранцузом, а его Нипиза — квартеронкой, хотя она была так красива, что можно было поклясться, что в ее жилах текло не более двух капель индейской крови. Если бы оба они были индейцами вполне, тогда другое дело: с ними не стоило бы вовсе и церемониться. Он скрутил бы их в бараний рог, и Нипиза явилась бы к нему сама, как полгода тому назад к нему явилась Мари. Но в них текла эта проклятая французская кровь; с Пьеро и Нипизой шутки были плохи.

А все-таки… Не попытаться ли?

Он угрюмо улыбнулся и сжал кулаки. В самом деле, разве у него не хватит на это сил? Разве Пьеро посмеет ему возражать? Если только Пьеро дерзнет на это, то он немедленно же выгонит его в шею с его участка, с того самого участка, который он получил в наследство от своих отца и деда, а может быть, и от еще более отдаленных предков. Он сделает из Пьеро простого бродягу и изгоя, как пустил он по миру уже и многих других, которые лишились его расположения. Никакой другой пост не примет от Пьеро его добычи и ничего не продаст ему, если он, Мак-Таггарт, зашельмует его имя. В этом-то и заключается его главная сила, факторский закон, который существует уже целые столетия. Это могущественная сила зла. Она отдала ему Мари, эту скромную черноглазую индианочку, которая ненавидела его всей душой и все-таки, несмотря на эту ненависть, была его «домашней хозяйкой». Это название было своего рода вежливым объяснением ее присутствия в его доме.

«Домашняя хозяйка»!

Буш Мак-Таггарт опять поглядел в свои выборки из главной книги. Участок Пьеро, составлявший по местным обычаям его полную собственность, оказывался очень ценным. За последние семь лет он получал за доставляемые им меха по тысяче долларов в год дохода, потому что Мак-Таггарт не осмеливался обсчитывать его так, как обсчитывал индейцев. По тысяче долларов в год!

Мак-Таггарт ухмыльнулся, свернул бумагу, на которой писал, и приготовился тушить лампу. Под коротко остриженными жесткими волосами его лицо раскраснелось от сжигавшего его внутреннего огня. Это было неприятное лицо — железное, безжалостное, вполне отвечавшее данному ему прозвищу «человек- дьявол». Глаза его засверкали, и, глубоко и коротко вздохнув, он загасил огонь. Направляясь в темноте к выходной двери, он усмехнулся опять. Нипиза во что бы то ни стало должна принадлежать ему. Она и будет ему принадлежать. Она будет его даже ценою жизни Пьеро. Да почему бы и нет? Ведь это так просто и так легко. Неожиданный выстрел исподтишка или удар ножом в грудь — и кто будет об этом знать? Кто сможет догадаться, куда девался Пьеро? И всякий скажет, что этому причиной был сам Пьеро, потому что он, Мак-Таггарт, в последнее свое посещение сделал честное и открытое предложение. Он хотел именно жениться на Нипизе. Да, он даже пошел на это. Он так и заявил об этом Пьеро. Он даже объявил Пьеро, что как только станет его зятем, то будет платить ему за доставляемые им меха двойную цену. И Пьеро заартачился. Он посмотрел на него такими странными, удивленными глазами, точно его ударили палкой по затылку. И вот если он не отдаст теперь за него свою Нипизу добровольно, то это уж не его, Мак-Таггарта, вина. Завтра он отправится к нему лично опять, а послезавтра Пьеро должен будет дать ему окончательный ответ.

Буш Мак-Таггарт опять ухмыльнулся и отправился спать. Мари встретила его со страхом.

Мак-Таггарт твердо решил, что ответ Пьеро должен повлечь за собою жизнь или смерть, и во всяком случае — для Пьеро.

До самого последнего дня Пьеро ни одним словом не обмолвился перед Нипизой о предложении фактора из Лакбэна. А теперь ему пришлось рассказать ей обо всем.

— Это зверь, а не человек, это сам дьявол, — закончил он свой рассказ. — Я скорее предпочел бы видеть тебя рядом с ней, покойницей. — И он указал на могилу своей жены под вековой сосной.

Нипиза не проронила ни звука. Но ее глаза расширились и потемнели, и на щеках у нее появился румянец, какого раньше Пьеро не замечал никогда. Когда он кончил, то она поднялась, выпрямилась, и ему показалось, что она как-то сразу вдруг выросла. Никогда еще она не выглядела такою женщиной, как в эту минуту, и Пьеро даже встревожился, когда увидел, с каким выражением она посмотрела на северо-восток, в сторону форта Лакбэн. Он обожал ее. Ее красота пугала его. Он уже давно подметил, какое впечатление она произвела на Мак-Таггарта. Он еще тогда заметил, как дрогнул у него голос. Он сразу же оценил то любострастное выражение и те чисто животные желания, которые вдруг появились на лице у Мак-Таггарта, когда он увидел Нипизу в первый раз. Сперва все это испугало его. Но теперь уж он не боялся. Он просто волновался и сжимал кулаки; в его душе еще не совсем погасло отвращение к этому человеку.

Наконец Нипиза подошла к нему и села рядом с ним у его ног. Пьеро положил свою мозолистую руку ей на голову. Он любил это делать. Он любил ее ласкать по волосам.

— Завтра он приедет сюда, моя дорогая, — сказал он и перевел глаза на красный солнечный закат. — Что я должен буду ему ответить?

Нипиза покраснела. Глаза ее заблистали. Но она не подняла их на отца.

— Ничего, отец, — ответила она, — за исключением разве только того, что ты должен был бы ему сказать: если он сватается ко мне, то пусть обратится именно ко мне, а не к тебе.

Пьеро нагнулся и не заметил ее улыбки.

Солнце садилось. Вместе с ним, точно холодный свинец, упало и сердце Пьеро.

От форта Лакбэн до хижины Пьеро дорога проходила в полумиле от заводи бобров, которая отстояла от того места, где жил Пьеро, в двенадцати милях. Именно в том самом месте, на повороте ручья, где Вакайю ловил для Бари рыбу, Буш Мак-Таггарт и расположился на ночлег. Только двадцать миль из всего пути он сделал на лодке, а так как последний перегон он совершал пешком, то весь багаж его состоял почти из ничего: несколько веток можжевельника для постели, легкое одеяло и костер — вот все, что требовалось ему для ночлега. Прежде чем сесть за ужин, фактор достал из своей небольшой сумки несколько силков из тонкой медной проволоки и целый час расставлял их в разных местах для кроликов. Этот метод добывания мясной пищи был гораздо удобнее и легче, чем таскать на себе в жаркую погоду ружье. В полдюжину таких силков всегда можно поймать не менее трех кроликов, причем из этих трех всегда окажется один молодой и