интересных и так красиво выглядевших животных. Они вовсе не пугали его. Он не чувствовал ни малейшего беспокойства ни от их числа, ни от величины. То, что он держал себя так спокойно, проистекало не из пугливых опасений, а скорее из странного и все возраставшего желания как можно лучше ознакомиться с этой любопытной коммуной четвероногих на воде. И благодаря им дремучий лес уже не стал ему казаться таким пустынным. А затем как раз под ним, футах в десяти от того места, где он лежал, он вдруг увидел нечто такое, что нашло себе отклик в его еще детской душе, так пламенно тосковавшей по дружбе.

Там, на узенькой полоске берега, которая возвышалась над тиной, вдруг появился маленький бобр, Умиск, жирный, как шарик, и за ним туда же вылезли и его три товарища. Умиск был сверстником Бари, может быть, на неделю или на две моложе. Но он был полнее его и тяжелее и почти таких же размеров в ширину, как и в длину. Во всем четвероногом мире природа никогда не создавала более добродушных созданий, как маленькие бобрята да, пожалуй, еще медвежата, и на всемирной выставке детей Умиск, наверное, получил бы первый приз. Его три компаньона были несколько меньше. Они ковыляли за ним, издавая веселые кудахтавшие звуки и волоча за собою свои плоские хвосты, точно маленькие санки. Они были жирны, пушисты и необыкновенно ласково смотрели на Бари, так что его сердце вдруг забилось от радости. Но он все еще не двигался. Он едва переводил дыхание. А затем Умиск вдруг бросился на одного из своих товарищей и повалил его. Тотчас же два других навалились на самого Умиска, и все четверо стали кататься, как шары, сбивая друг друга с ног и похлопывая хвостами, и все время они радостно поскрипывали своими голосами. Бари знал, что это была не драка, а игра. Он поднялся на ноги. Он забыл, где находился, позабыл обо всем на свете, кроме желания поиграть с этими пушистыми шарами. В одну минуту он простил природе все те испытания, которые перенес. Это был уже больше не боец и не охотник и не добыватель себе пищи во что бы то ни стало. Теперь это был простой щенок, в котором желание поиграть со сверстниками вдруг стало гораздо значительнее и больше, чем самый голод. Ему страстно захотелось сбежать к Умиску и к его приятелям и вот так же покататься с ними и поиграть. Если бы это было на самом деле выполнимо, то он, наверное, рассказал бы им, что лишился своего дома и родной матери, что после этого многое перенес и что с удовольствием остался бы с ними совсем, если бы на это согласились их матери и отцы.

Бари даже жалобно заскулил, но так тихо, что его даже и не услышали бобры. Они были страшно увлечены своей игрой.

Бари осторожно сделал к ним первый шаг, затем другой и наконец остановился на узенькой полоске берега футах в пяти от них. Его маленькие острые ушки насторожились вперед, он выпрямил свой хвост так туго, как только мог, и каждый мускул в его теле задрожал от предвкушения.

Тогда его увидел Умиск, и его толстое тело вдруг сделалось неподвижно, как камень.

«Здравствуйте! — казалось, хотел крикнуть им Бари, выпрямившись во весь свой рост. — Хотите, я тоже буду с вами играть?»

Умиск не ответил. Три его товарища подняли глаза на Бари. Они не двинулись с места и так и застыли. Четыре пары удивленных глаз уставились на пришельца.

Бари попытался снова. Он еще выше поднялся на передних ногах и вытянул назад хвост и задние ноги. Для внушения к себе большего доверия он схватил в зубы первую попавшуюся ветку.

«Ну, что же? Можно? — казалось, продолжал он. — Я тоже умею играть!»

Он подкинул ветку в воздух, стараясь доказать этим свое умение, и слегка залаял.

Умиск и его братья так и окаменели.

А затем вдруг кто-то заметил Бари. Это был громадный старый бобр, плывший через заводь с еловой веткой в зубах к постройке новой плотины, которая производилась еще под водой. Тотчас же он бросил свою ветку и посмотрел пытливо на берег. Затем, точно выстрелив из ружья, он так громко хлопнул хвостом по воде, давши этим сигнал об опасности, что в молчании ночи этот удар мог быть слышен за несколько миль.

«Опасность! — предостерегал он. — Опасность! Скрывайтесь скорее, не медля ни минуты!»

Едва только был услышан этот сигнал, как повсюду, во всех направлениях забарабанили хвосты по воде: в самой заводи, в каналах, которых нельзя было заметить простым глазом, в зарослях ольхи и ивняка. Казалось, что все бобры хотели этим крикнуть Умиску и его друзьям:

«Да спасайте же, дураки, скорее! Чего вы еще ждете?»

Теперь Бари уже, в свою очередь, стоял как вкопанный. В удивлении он увидел, как четверо маленьких бобрят бросились в воду и скрылись. До него донеслось со всех сторон, как и другие, более старые бобры тоже всем телом стали ударяться о поверхность воды. А затем установилась странная и беспокойная тишина. Бари тихонько заскулил, и в этом его скуленье послышался настоящий детский плач. Почему Умиск и его товарищи так испугались его и убежали? Что он сделал им такого, что они не захотели принять его в свою компанию? И он почувствовал вдруг громадное одиночество, пожалуй, даже еще большее, чем в ту первую ночь, когда лишился своей матери. Совсем уже зашло солнце и засерело небо, а он все еще стоял там, где стоял. Темные тени легли на заводь. Бари посмотрел в глубь леса, где сгущалась уже ночь, и, громко завизжав, утонул в ее мраке. Он не нашел дружбы. Он не нашел себе приятелей.

И его сердце было разбито.

Целые два или три дня голод заставил Бари совершать экскурсии все дальше и дальше от колонии бобров. Но каждый вечер он обязательно возвращался к ней, пока наконец к вечеру третьего дня не наткнулся на новый ручей и на Вакайю. Ручей этот находился в полных двух милях от колонии, в самой глубине леса. Это был совсем другого рода поток. Он весело нес свои воды по каменистому дну, сжатый с обеих сторон крутыми отвесными берегами. Он образовывал глубокие омуты и пенистые перекаты, и там, невдалеке от водопада, где Бари остановился в первый раз, воздух дрожал от сильного раската грома. Здесь было много веселее, чем в сумрачном и молчаливом владении бобров. Здесь все дышало жизнью, она била здесь ключом, и пение и гром воды сообщали Бари совершенно новые для него ощущения. Он медленно и осторожно пошел вдоль этого ручья, и только благодаря именно этим его медленности и осторожности он совершенно незаметно вдруг наткнулся на громадного черного медведя, или, как его называют индейцы, Вакайю, преспокойно занимавшегося рыбной ловлей.

Вакайю стоял по колено в воде, и ему везло необыкновенно. Даже в ту минуту, как Бари в испуге отскочил назад, вытаращив глаза на этого великана, которого, правда, он однажды уже видел и раньше во мраке ночи, медведь выплеснул передней лапой высоко в воздух воду, и вместе с ней вылетела на кремнистый берег и рыба. Незадолго перед этим форели вошли в этот ручей, чтобы метать икру, и вот течением их отнесло в эти предательские омуты. Толстая, лоснившаяся персона медведя носила на себе все признаки того, что он был очень доволен такой случайностью. Хотя уже и прошел «сезон» на медвежьи шкуры, однако мех Вакайю все еще отличался тонкостью и чернотой. Целые четверть часа Бари наблюдал, как он выбрасывал из омута рыбу. Когда же наконец он прекратил свою ловлю, то двадцать или тридцать рыб оказались пойманными и частью лежали уже мертвыми, а частью бились в последних судорогах между камней. Лежа на животе в укромном местечке между двух больших валунов, Бари слышал, как медведь чавкал и как рыбьи кости хрустели у него на зубах. Это казалось Бари очень вкусным, а запах от свежей рыбы возбуждал в нем такой аппетит, какого он не испытывал никогда, даже при виде рака и тетерки.

Несмотря на свои дородность и величину, Вакайю все-таки не оказался объедалой. Покончив с четвертой рыбой, он сгреб лапой все остальные в кучу, набросал на них песку и камней, завалил все это еловыми и сосновыми ветками, проверил, хорошо ли это он сделал, и медленно, покачиваясь с боку на бок, отправился по направлению к шумевшему водопаду.

Едва только затихли шаги медведя и самая его фигура скрылась за поворотом ручья, как Бари был уже около кучи и разгребал еловые ветки. Он вытащил из-под них еще бившуюся рыбу и съел ее целиком. После долгой диеты на раках она показалась ему очень вкусной.

Теперь для Бари была уже решена проблема питания. Громадный медведь то и дело занимался вдоль