— А теперь, — воскликнул он, — подхватывайте все разом!

И, зараженные его энтузиазмом, лесные жители, долго молчавшие в течение целых месяцев, вдруг с диким ревом подхватили эту песню и ревели так, что их слышали даже на небе.

За две мили на юго-запад этот первый гром человеческих голосов долетел до слуха Казана, Серой волчицы и бесхозных ездовых собак. Вслед за взрывом этих голосов до них донесся возбудительный вой собак. Ездовые собаки стали глядеть по направлению к этим звукам, засуетились, стали скулить. Несколько секунд Казан простоял неподвижно, точно высеченный из камня. Затем он повернул голову и в первый раз поглядел на Серую волчицу. Она держалась все время в стороне, футах в двенадцати от него, и теперь лежала под ветвями можжевельника, вытянув по снегу ноги, шею и все тело. Она не подавала ни малейшего звука, но губы у нее были оттянуты кверху и белые зубы были оскалены.

Казан подбежал к ней, обнюхал ее слепую морду и заскулил. Серая волчица не двинулась. Он вернулся к собакам и стал раскрывать и сжимать челюсти, точно для того, чтобы схватить. В это время еще слышнее долетели до них голоса с карнавала, и четыре ездовые собаки, не будучи больше в силах выносить свою зависимость от Казана, подняли головы и, точно тени, со всех ног пустились к людям. Казан все еще не решался и то и дело звал с собою и Серую волчицу. Но ни один мускул не шевельнулся в ее теле. Она последовала бы за ним даже и в огонь, но к людям — ни за что. Ни один звук не ускользнул от ее слуха. Она услышала быстрые прыжки Казана, когда он наконец оставил ее одну. В следующий же момент она поняла, что он от нее убежал. А затем — и только теперь, а не раньше — она подняла голову и жалобно завыла.

Это был ее последний зов к Казану. Но зов людей и собак оказался для него сильнее, так как пронизывал все его существо. Ездовые собаки были уже далеко впереди него, и он напряг все свои силы, чтобы обогнать их. Затем он ослабил бег и, опередив их на сто ярдов, остановился. За целую милю расстояния от себя он мог уже видеть огненные языки от громадных костров, окрашивавших небо в красный цвет. Он оглянулся, не бежит ли за ним и Серая волчица, и побежал далее, пока наконец не выбрался на широкий, хорошо утоптанный след. На нем оттиснулись следы людей и собак и стоял еще запах от двух оленей, которых провезли здесь за день или за два перед этим.

Наконец он добрался до редкой опушки леса, окружавшего расчистку, и пламя от костров блеснуло ему прямо в глаза. Хаос из звуков завертелся у него в мозгу, как огонь. Он услышал песни и смех мужчин, звонкие крики женщин и детей, лай, вой и драки сотен собак. Ему хотелось выскочить и побежать к ним и опять сделаться частью того, к чему он принадлежал раньше. Шаг за шагом он проползал сквозь редкий лесок и наконец дополз до края расчистки. Здесь он остановился в тени молодого сосняка и посмотрел на жизнь, которой однажды уже жил, и задрожал, сгорая от нетерпения и в то же время все еще никак не решаясь войти.

Дикая смесь из людей, собак и огня находилась от него всего только в ста ярдах. Его ноздри были полны роскошного аромата от жареных оленей, и когда он высунулся вперед все еще с той волчьей осторожностью, которой научила его Серая волчица, то люди на длинных жердях пронесли мимо него громадного оленя и бросили на обтаявший вокруг огней снег. В одном порыве вся дикая масса праздновавших бросилась на него с обнаженными ножами, и множество собак с ворчанием ринулось вслед за ними. В следующий за тем момент Казан забыл уже о Серой волчице, забыл обо всем, чему научили его люди и пустыня, и серым пятном прокатился через площадку.

Собаки откинулись назад, когда он добежал до них, так как человек пять из служащих фактора стали хлестать по ним длинными плетями из оленьих ремней. Конец плети больно прошелся по плечу одной из эскимосских собак, и в намерении схватить зубами за плеть она вонзила свои клыки в зад Казану. С молниеносной быстротой он возвратил ей этот укус, и в тот же момент челюсти обеих собак сошлись. Затем они сцепились, и Казан схватил эскимосскую собаку за горло.

С криками люди бросились их разнимать. Опять и опять их плети замелькали в воздухе, как ножи. Удары пришлись как раз по Казану, так как он находился наверху, и едва только он почувствовал жгучую боль от стегавших плетей, как к нему тотчас же возвратилось воспоминание о минувших днях — днях плети и дубины. Он заворчал. Пришлось разжать челюсти и выпустить горло эскимосской собаки. А затем из толпы собак и людей вдруг выскочил человек с дубиной. Он ударил ею Казана с такой силой, что он отлетел прямо на снег. Дубина поднялась в воздухе еще раз. За дубиной оказалось лицо со зверским выражением, все красное от огня. Это было точь-в-точь такое же лицо, благодаря которому Казан убежал в пустыню, и как только дубина опустилась, он увернулся от ее тяжелого удара и оскалил клыки, сверкнувшие, как ножи из слоновой кости. В третий раз поднялась дубина, но теперь уже Казан был вне ее удара и, схватив человека зубами за руку, разодрал ее во всю ее длину.

— Ой-ой-ой! — заревел человек от боли. Увидев, как сверкнуло дуло ружья, Казан со всех ног бросился к лесу. Раздался выстрел. Что-то похожее на раскаленный уголек пролетело вдоль всего тела Казана, и уже в глубине леса он остановился, чтобы зализать сгоревшую шерсть в том месте, где пуля пролетела настолько близко, что контузила его и сорвала с него шерсть.

Серая волчица все еще поджидала его под можжевельником, когда он возвратился к ней обратно. Она радостно выбежала к нему навстречу. Второй раз человек возвращал ей Казана. Он стал лизать ей шею и морду и несколько времени простоял, положив ей на спину голову и прислушиваясь к долетавшим до него издали звукам.

Затем, опустив уши, он побежал на северо-запад. Теперь уже Серая волчица следовала за ним охотно, бок о бок, как и в то время, когда он вел за собой собак; потому что та удивительная способность, которая далеко оставляла за собой разум, говорила ей, что она опять была другом и женой и что путь, который оба они держали в эту ночь, приведет их к прежнему жилищу под валежником.

Так случилось, что Казан, эта собака-волк, из всего им пережитого особенно запомнил только три события. Он никогда не мог забыть о тех минувших днях, когда он ходил в упряжи, хотя по мере того, как проходили зимы и лета, дни эти в его памяти становились все тусклее и неразборчивее. Только во сне представлял он себе, как его возили в цивилизацию. Точно во сне, проходили пред ним образы первой женщины и тех его хозяев, у которых он когда-то жил. Никогда он не мог совершенно позабыть о пожаре и о драках с человеком и животными и о своих долгих охотах при лунном свете. Но воспоминание о двух событиях было при нем во всякую минуту, точно они случились только вчера; они были так ярки и так незабываемы для него среди других событий, как две северные звезды, которые никогда не теряют своего блеска. Одно из них касалось женщины. Другое — посещение рысью Солнечной Скалы, когда была ослеплена его Серая волчица. Третьей незабвенной вещью было для него жилище, которое он и Серая волчица подыскали для себя на болоте под валежником и в котором они пережили вместе стужу и голод.

Они оставили это болото еще в прошлом месяце, когда все оно еще было покрыто глубоким снегом. В тот же день, когда они вернулись в него, солнце уже ласково сияло и наступили первые роскошные дни весеннего тепла. Повсюду, большие и малые, шумели потоки оттаявшего снега и слышался треск сосулек, зима умирала и на скалах, и на земле, и на деревьях, и каждую ночь после стольких минувших морозных ночей северное сияние отодвигалось все дальше и дальше к Северному полюсу и теряло свою красоту. Не по времени рано стали распускаться почки на тополях, и в воздухе уже понесся ароматный запах хвои можжевельника, кедра и сосны. Там, где всего только шесть недель тому назад властвовали голод и смерть, и молчание, Казан и Серая волчица остановились на краю болота, уже вдыхали в себя весенние запахи земли и вслушивались в шум пробудившейся жизни. Над их головами уже залетали спарившиеся чибисы и, испугавшись их, запищали. Крупная сойка перебирала на солнышке клювом перья. Издали до них донесся