разнаряженная, как петух. И гребень у нее, как у петуха, на две половины. А я все равно знаю, хоть и во сне, что это ворона. И дом вижу – с реки светится.
– А окошек в доме не посчитал?
– Нет. Вижу – светится, а окошки не посчитал.
Анисим снова лег, поворочался с боку на бок, острее запахло пихтачом.
– Лошадь не снилась? – опять спросил Анисим.
– Только хотел рассказать, а ты спросил. Снилась. Маманя говорит, лошади ко лжи снятся.
– Смотря как видишь, – возразил Анисим. – Если вижу себя, что скачу на лошади во весь опор, от неприятности уйду.
– А я и тебя видел, папаня. Будто ты сидишь в седле, под тобою конь в яблоках, глазами на меня косит, знает, что я тоже хочу на него сесть. И не стоит он на месте. И посадить некому к тебе в седло.
– Ах ты! – не сдержал тяжкого вздоха Анисим.
– Я же про сон, папань…
– Да, да, – поддакнул Анисим и надолго затих.
Гришу начал смаривать сон.
– Так вот, – подал голос Анисим, – мы с дедом Аверьяном – вот как бы мы с тобой. Ты не спишь, Григорий?
– Не сплю. Слушаю. – По тому, как отозвался Гриша, Анисим понял, смаривает парня. – Ты что хотел, папань?
– Да нет, спи, спи.
Гриша слышал еще, как потрескивали дрова в костре. Кто-то совсем рядом перебродил речку или это казалось, она сплескивала, звеня галькой. Еще о чем-то спросил отец, но Гриша уже слов не разобрал, погружаясь в глубокий сон…
Утром Гриша выглянул из шалаша и сразу не признал, где он. Валил крупными мутными хлопьями снег. Отец сидел на корточках у костра и тоже был весь в снегу. Грише стало знобно. Вставать не хотелось. Снег тихо кружился над костром и неслышно таял. Шипели дрова, деревья под снегом смотрелись черной изнанкой. Гриша вылез из шалаша, подсел к костру, вытянув над блеклым огнем руки.
– С собакой бы веселее было.
Анисим скидал обгоревшие концы чурок на середину костра.
– Скука – это, сын, растерянность души перед жизнью.
– Да не растерялся я, – заоправдывался Гриша. – Хотел спросить, сколько часов?
– Часов? А кто его знает – на рояле оставил, – вспомнил Анисим когда-то услышанное. – По всем приметам чай ставить пора.
Гриша поднял слезящиеся от дыма глаза.
– Где, папань, котелок? Я схожу за водой.
– Да вот он с водой уже, – побряцал Анисим дужкой и начал пристраивать котелок на костер.
Гриша вскочил на скамейку и стал высматривать речку.
– Да тут она, никуда не делась, посидел бы в шалаше, не мок бы.
– Я не сахарный.
– Так-то разве, – согласился Анисим. – С чего начнем? Зимовье ставить будем или побегаем по первому снежку?
– Походим, – сразу оживился Гриша. – Потом и за постройку возьмемся. Я согласен бревна катать.
– По железной дороге, что ли?
– Ну, а как еще…
Котелок зафыркал, и Анисим подхватил его, поддев сучком, и пихнул в шалаш.
– Ну что ж, чайку попьем, тело наведем и айда.
Анисим стряхнул с шапки снег, полез в шалаш, за отцом и Гриша юркнул. Разлили по кружкам кипяток на брусничных веточках. Анисим вынул из мешка сухари и положил их горкой на рушник. В шалаше было тесно, ноги высовывались наружу. Не успели выпить по кружке чая, как перестал валить снег. Проглянуло солнце. Отдельные снежинки еще кружились, лениво оседая, и Гриша смотрел, как пыхала от их прикосновения Зола.
– Ну вот и солнышко проглянуло, – обрадовался Анисим. – Так стоит ли терять время? Следов видимо- невидимо. – Анисим достал ружье из-под лапника, передал сыну. – Проверь-ка, заряженное?
Гриша разломил ружье, заглянул в ствол – не заряженное.
Анисим ворошил лапник, что-то искал. Гриша уже стоял наготове, с ножом на ремне.
– Ну, папань, что-то ты копаешься.
– Котомку не берем? Куда будем дичь складывать? – Анисим достал мешки, из одного в другой переложил еду, подвесил мешок на сук в шалаше, а в пустой положил пригоршню сухарей, и выплеснул из котелка остатки чая и котелок в котомку, и кружки туда же, чтобы не бряцали, переложил их лапником и вылез из шалаша. Здесь он заткнул за опояску топор, оглядел сына.
