не принесет.
Я осматривала комнату, искала подарок и тихонечко молилась про себя
Я сразу поняла, что это такое. Пусть оно не черное и без разреза сбоку, все равно, это самое красивое платье для выпускного бала, какое только можно вообразить. Оно лучше, чем то, что было на Рейчел Лей Кук в фильме «Это все она». Оно лучше, чем то, что было на Дрю Бэрримор в « Никогда не целовалась », И оно в миллионы раз лучше, чем тот брезентовый кошмар, который был на Молли Рингвальд в «Красавице в розовом». Даже лучше того, которое Анни Поте дала Молли Рингвальд в той же «Красавице в розовом», до того как Молли свихнулась и испортила все ножницами.
Короче, это было самое классное на свете платье для выпускного, которое я когда-либо видела.
И вот, я стояла и смотрела на него, и огромный комок поднимался к моему горлу.
Потому что, конечно, на выпускной-то я не иду.
Так что я захлопнула дверь и вернулась обратно на свое место на диване рядом с папой, который все так и сидел, сосредоточенно глядя в телевизор.
Через секунду бабушка грохнула трубкой о телефон и повернулась ко мне.
– Ну как?
– Оно очень красивое, бабушка, – честно сказала я.
– Я сама знаю, что оно красивое, – сказала бабушка, – не хочешь примерить?
Я тяжело вздохнула и даже несколько раз сглотнула, прежде чем заговорить, чтобы голос прозвучал нормально.
– Я не могу, – сказала я, – я же говорила тебе, что не иду на выпускной, бабушка.
– Нонсенс, – сказала бабушка. – Султан, кстати, сказал, что отменяет наш ужин сегодня вечером, ресторан закрыт. Но эта идиотская забастовка точно закончится к субботе. И тогда ты пойдешь на свой выпускной.
– Нет, – сказала я, – это не из-за забастовки. Я же тебе уже говорила. Ты знаешь. Про Майкла.
– Что такое про Майкла? – спросил папа. Я вообще-то избегаю говорить при нем о
Майкле, потому что он же папа, а все папы ненавидят бойфрендов своих дочерей. Но так как мой папа и Майкл как-то уживаются друг с другом, я стараюсь сохранить это как есть.
– Да ничего, – с улыбкой сказала я. – Ну, знаешь, мальчики не так любят выпускные, как девочки.
Папа хрюкнул и снова уставился в телевизор.
– Да уж, это точно, – сказал он.
Ну, конечно! Он-то вообще ходил в школу для мальчиков! У них даже не было выпускного!
– Ну, просто примерь, – сказала бабушка. – Я пошлю им его назад, если надо будет что-то подогнать.
– Бабушка, – сказала я, – да зачем…
Но мой голос как-то сам увял, когда бабушка посмотрела на меня тем самым взглядом. Из-за этого взгляда бабушка кажется мне не вдовствующей принцессой, а наемным убийцей.
Поэтому я быстро вскочила с дивана и вернулась в бабушкину спальню. Надела платье. Конечно, оно прекрасно сидело, потому что в «Шанель» есть все мои размеры, еще со времен моего первого платья. Господь, видимо, запретил моему телу расти, особенно в области грудной клетки.
Я стояла, любовалась на свое отражение в зеркале от пола до потолка, а в голове все крутилась мысль о том, как удачно это придумали про одно плечо.
Но затем я вспомнила, что мы никуда в таком платье не попадаем, так как Майкл объявил выпускному бойкот. Так что еще неизвестно, как все сложится. Я грустно стащила с себя платье и положила его на место, на бабушкину кровать. Может быть, пригодится для какого-нибудь приема в Дженовии этим летом. Для приема, где не будет Майкла. Как это все на меня похоже…
Я вышла из спальни как раз в тот момент, когда Лилли показывали крупным планом. Она обращалась к репортерам, набившимся в комнату.
– Я просто хочу сказать, что ничего этого не случилось бы, если бы вдовствующая принцесса Дженовии публично признала свою вину, согласилась, что не способна следить за своей собакой и к тому же принесла эту собаку в учреждение общественного питания.
У бабушки отвисла челюсть. Папа буквально окаменел, глядя в телевизор.
– В качестве доказательства этого заявления, – продолжала Лилли и помахала сегодняшним номером «Атома», – я предлагаю заслушать статью, написанную собственной внучкой вдовствующей принцессы.
И в полнейшем ужасе я прослушала, как Лилли монотонным голосом слово в слово прочитала мою статью. И, хочу сказать, мои собственные слова показались мне такими глупыми… гораздо более глупыми, чем они звучали бы в моем собственном исполнении.
Тэ-эээ-эээ-экс. Папа с бабушкой смотрят на меня. Они не рады. Они как будто сейчас…
7 мая, среда, 22.00, моя комната
Честно, я не понимаю, чего они так расстроились. Это обязанность любого журналиста – делать правдивые репортажи, и именно это я и сделала. Если не выносишь жара, нечего соваться на кухню. Ведь действительно бабушка ПРИНЕСЛА собаку в ресторан, а Джангбу СПОТКНУЛСЯ только потому, что Роммель бросился ему под ноги. Они не могут это отрицать. Они могут хотеть, чтобы этого вообще не случалось, и еще они могут хотеть, чтобы Лесли Хо не просила меня писать эту статью.
Но они не могут ругать меня за то, что я использовала право журналиста. К тому же посягать на мою журналистскую неприкосновенность.
Теперь я, пожалуй, знаю, что чувствовали великие репортеры до меня. Эрни Пайл за свои мощные репортажи во время Второй мировой войны. Этель Пайн, первая цветная женщина- журналист, во время движения за гражданские права. Маргарет Хиггинс, первая женщина, которая получила Пулитцеровскую премию за международную журналистскую деятельность. Луиза Лэйн, за свои неутомимые усилия для «Дейли пленет». Вудворд и Бернштейн за все то, что они сделали в Уотергейте, что бы они там ни сделали, сейчас не помню.
Я теперь точно знаю, каково им всем пришлось. Давление. Угрозы расправы. Телефонные звонки матерям.
Это, конечно, самое болезненное из всех последствий. Как только у них хватило духу побеспокоить мою бедную обезвоженную мамочку, которая сейчас трудится над тем, чтобы принести в этот мир НОВУЮ ЖИЗНЬ. Бог знает, что ее почки сейчас вытворяют. Они, по-моему, просто носятся по ее организму и осушают его. А эти люди смеют доставать ее своими глупостями?
Плюс к тому, моя мама, конечно, на моей стороне. Я не знаю, о чем думал
