обожала Муссолини, что сделала его своим душеприказчиком и, более того, убедила короля наградить его «Ожерельем Благовещения». Золотая цепь, которой савойский дом произвел награждение всего двадцать раз за шесть столетий, позволяла теперь дуче обращаться к королю «кузен».

Королева-мать дала Муссолини совет:

— Не будьте смешны и не думайте об отставке. Я уже успокоила короля.

Депутации социалистов, которая пришла с петицией об отстранении Муссолини, король сказал, символически прикрыв глаза руками и заткнув уши:

— Я слеп и глух: мои глаза и уши — сенат и палата депутатов.

Делегация инвалидов войны была принята подобным же образом. Терпеливо выслушав их обращение, король — мастер непоследовательности — сказал:

— А моя дочь сегодня утром подстрелила двух перепелов.

Когда сконфуженная делегация уходила, один из ветеранов проговорил, заикаясь:

— Я тоже люблю перепелов, ваше величество, они очень хороши, особенно со свежим горохом.

В рядах фашистских боссов царила некоторая растерянность. Секретарь партии Франческо Джиунта высказал даже мнение, что уединившийся во дворце Чиги Муссолини «все еще не отказался от идеи возвращения к своим друзьям-социалистам». Ведь за три дня до похищения Маттеотти Муссолини заявил на заседании палаты: «Необходимо объединить способности и добрую волю всех».

Подобные же сомнения были и у Роберто Фариначчи, считавшего, что лучшим решением вопроса было бы устранение пятисот социалистов.

У этих двоих и им подобных назначение либерально настроенных Луиджи Федерцони министром внутренних дел и Дино Гранди его заместителем вызвало озабоченность.

Адвокат из Болоньи Гранди, бывший в свое время в оппозиции маршу на Рим, был убежден, что Муссолини непричастен к убийству Маттеотти, и сохранил к нему лояльность.

Партийные экстремисты скоро убедились, что их опасения были небезосновательны. 20 декабря, после двухнедельных закрытых совещаний с Федерцони и Гранди, дуче сделал заявление в переполненной палате депутатов, имевшее эффект разорвавшейся бомбы. Закон о выборах, предусматривавший легкую победу фашистов, должен был в апреле претерпеть изменение по принципу непропорциональности, подобно английскому.

Для провинциальных фашистских боссов это означало: новая правительственная коалиция положит конец активности отрядов действия и всесилию дубинок и кистеней. И им не придется более распоряжаться в своих районах как в собственном доме.

— Я создал фашизм, я возвысил его и продолжаю держать в своем кулаке! — похвалился Муссолини на конгрессе партии в Падуе.

Однако горстка настроенных решительно деятелей решила доказать, что он ошибается.

Около полудня 31 декабря 1924 года шестьдесят провинциальных начальников милиции молча и с суровыми лицами шли по улицам Рима. Миновав колонну Марка Аврелия, они вошли в пустынный двор дворца Чиги. Затем все, как один, направились к кабинету Муссолини, находившемуся на первом этаже.

На первый взгляд это была рутинная церемония, введенная самим дуче: со всех концов Италии к нему прибывали делегации с новогодними поздравлениями. На этот раз только их лидер Альдо Тарабелла и его приспешники знали истинную причину этой миссии: побудить Бенито Муссолини стать неограниченным диктатором — раз и навсегда.

Отодвинув в сторону Наварру, тридцать три человека из группы вошли без всякого приглашения в кабинет Муссолини, сидевшего в дальнем углу у стены, декорированной боевыми топорами, с министром финансов Альберто де Стефани и шефом милиции генералом Гандольфо. Тарабелла протянул дуче через стол письмо от флорентийца Туллио Тамбурини.

Хмурый Муссолини быстро просмотрел текст письма, в котором Тамбурини сообщал о начатой им в городе «чистке» антифашистских элементов.

Тарабелла не стал терять времени попусту и, как говорится, показал зубы.

— Нам не нравится складывающаяся обстановка, — зло сказал он Муссолини. — Тюрьмы полны фашистами, фашистов предают суду, а вы не хотите взять на себя ответственность за дело революции.

Муссолини, которого обступили со всех сторон, спросил, не скрывая раздражения:

— А что приносят акции отрядов действия? Сейчас необходимо нормализовать положение вещей, и ничего более.

В ответ послышался хор язвительных замечаний. Как бы про себя Муссолини произнес:

— Трупы, которые они бросают мне под ноги, мешают мне идти вперед…

— Какой же вы вождь революции, — воскликнул Тарабелла, — если боитесь трупов?!…Вы идете на уступки, чтобы угодить оппозиции, но этим только добьетесь своего бесславного конца. Вам надо набраться мужества перестрелять лидеров оппозиции.

— Расстреляны должны быть похитители Маттеотти, — вспылил Муссолини.

Тарабелла и его сопровождающие оставались неумолимыми, видя его слабость и изолированность. Как бы ставя точку в разговоре, один из них достал кинжал и положил его на отполированный до блеска стол Муссолини, воскликнув:

— Если вы хотите умереть, умрите, а мы не желаем!

— Это — мятеж, заслуживающий наказания, — ответил дуче едва слышно.

Тарабелла посмотрел на него с недоумением. Ведь всего день назад он сказал на очередной вечеринке одному из партийных боссов, Джиованни Пассероне:

— Я готов идти вперед. Сейчас же он произнес:

— Я не хочу обмануться. — И повторил еще раз: — Я не хочу обмануться.

Он посмотрел на всех присутствующих, пытаясь продемонстрировать железную волю, читая в глазах обступивших его мужчин требование быть непоколебимым лидером, решительным и непримиримым.

- Мы уходим, — завершил разговор Тарабелла жестко, разделяя одно слово от другого. — Но мы захлопнем за собой дверь.

Муссолини ничего не ответил. Выходя, каждый отдал легионерский салют. В полном молчании он важно и не торопясь смотрел на то, как они выходили.

Последний, как и говорил Тарабелла, хлопнул дверью. Этот грохот слился с гулом артиллерийского выстрела, возвестившего наступление полдня, произведенного из пушки на Джаникулюмской высоте. Звуки эхом отдались в коридорах дворца Чиги, как дурное предзнаменование.

Январь 1925 года — май 1936 года

«Дуче, дуче, да здравствует наш дуче!»

Из тысяч окон раздавались крики, и на мостовую летели букеты цветов и темно-красные розы. И хотя крики толпы звучали музыкой в его ушах, Бенито Муссолини не показывал виду. Он стоял во весь рост у заднего сиденья «альфа-ромео» алого цвета, уперев руки в бока.

За рулем сидел партийный босс Болоньи Леандро Арпинати, весь проникнувшийся важностью момента. Машина шла со скоростью, немного превышавшей скорость движения пешехода.

За шесть часов до этого Муссолини торжественно открыл новый стадион города, приняв участие в конноспортивных состязаниях по преодолению препятствий на белоснежном рысаке. После этого он вихрем пронесся по Болонье, посетив партийные штаб-квартиры, милицейские казармы и новую гимназию. В 5 часов вечера в воскресенье 31 октября 1926 года стало уже темнеть, порывы теплого ветра, поднимавшего пыль на улицах, предвещали грозу.

Дуче направлялся к Центральной железнодорожной станции, и шоу было уже практически завершено. Появившиеся за ночь листовки размером с почтовую открытку, расклеенные на заборах и стенах домов, с кричащим лозунгом: «Дуче прибывает к нам, но никогда не покинет!», казались теперь Леандро Арпинати ложной тревогой.