званию.

– Случилось, Степан. Твоего «крестника» задержали. В квартире у своего давнего друга твой Болотов скрывался...

– Почему он мой?

– Да потому что... Короче, он сейчас в пятьдесят седьмом отделении милиции. Я вместе с ним. Но уже выезжаем ко мне. Если хочешь посмотреть на него, давай подтягивайся...

– Уже лечу...

Степан спрятал трубку телефона в карман.

– Что-то случилось? – стараясь не выдавать своего беспокойства, спросила Алла.

– Случилось. В общем, заказ из ресторана отменяется. Можно только из булочной...

– При чем здесь булочная? Извините меня, но я не улавливаю...

– А юмор в сухарях. Они сейчас вашему мужу ой как нужны. Я знаю одну булочную, где сухари соответствуют тюремному стандарту...

Острить было неуместно. Да только Степану хотелось обломать эту дамочку. На него вдруг перестали действовать ее чары. Вернее, они действовали, но уж не настолько, чтобы он терял голову. Ему хотелось поиграть с этой киской. Пусть не думает, что она такая неотразимая... Иногда у него случались приступы вредности.

– Я вас не совсем поняла. Виталий что, арестован?

– Задержан. Его только что взяли на квартире его друга.

– Какого друга? – От любопытства Алла даже привстала с места и чуть подалась вперед.

– А вот этого я не знаю. Да и вам это знать не обязательно...

– Да, конечно...

– В общем, засаду я снимаю. Но у вашего мужа погостить не откажусь. Только не здесь, а в кабинете следователя...

– А мне с вами можно?

– Боюсь вас огорчить... – не удержался от ехидства Степан. – Но я вам позвоню, скажу, куда и когда можно носить передачи.

– Нет, нет, Виталия не посадят. Скоро вы поймете, что Виталий ни в чем не виновен. Его обязательно отпустят...

– И не надейтесь. – Степан встал со своего места.

Он вышел в холл, снял с вешалки куртку, набросил на себя и собрался уходить.

– Если Виталия не отпустят, будьте добры, сообщите мне об этом, – артистично заламывала руки Алла.

– Я же сказал вам, что позвоню.

– Хотелось бы, чтобы вы сами пришли ко мне, – она смотрела на него многообещающим взглядом.

Казалось, она готова принести себя в жертву его похоти, лишь бы ее мужу выпало хоть какое-то послабление. Но Степан не какая-то похотливая свинья. И Болотов не в его власти. Хотя отдельную камеру, если постараться, ему обеспечить можно...

«Может быть, и приду», – хотел сказать он. Но выдал совсем другое:

– Если ваш муж сбежит снова, я обязательно буду у вас. А так, извините, мне у вас нечего делать.

И уже как будто в оправдание собственной глупости:

– Разве что могу заглянуть для выяснения кое-каких обстоятельств...

Но этого не будет. Следователь сам вызовет ее к себе.

– А каких именно?

– А вот этого я пока не знаю...

– Ну раз так, то, конечно, заходите, – голосом, полным непонятного трагизма, сказала она. – Но лучше, если вы придете вместе с Виталием...

Или, наоборот, лучше вы приходите один... Степан чутьем улавливал в ее голосе фальшь. Она хотела, чтобы он пришел к ней один, без мужа. Богатенькая плотоядная сучка...

Степан вышел на улицу, сел в машину. Через полчаса был на месте.

Вместе с Марковым зашел в кабинет, куда привели Болотова. Он сидел на стуле, подавленный, губа разбита – может, при задержании силы не рассчитали. А может, в отделении его допрашивали влегкую – то есть без следователя и протокола. Влегкую с тяжелым приложением. На руках наручники, и снимать их никто не собирался. От Маркова не больно-то сбежишь, но лучше не рисковать.

– Ну что, допрыгался? – незло бросил Степан.

Вообще-то у него были основания злиться на Болотова. Как-никак, чуть не отправил на тот свет его и Любу.

– Как видишь, – ответил за него Николай.

– Мальцев и Фрязев, это я еще могу понять, – сказал Круча. – Но зачем было убивать мою сестру?

– Что? – встрепенулся Болотов. – Вашу сестру? Я что, и ее убил? – с унылым сарказмом спросил он.

– Пытались убить...

– Простите, но вашу сестру я не знаю...

– Да, конечно. Как будто вы не с ней собирались лететь в Анталию...

– Что? Люба ваша сестра?

Степан не считал себя выдающимся физиономистом. Но кое-что в этом понимал. Даже больше, чем «кое-что». На вранье у него профессиональное чутье. А Болотов, похоже, не врал, его удивление было искренним.

– А вы этого не знали?

– Конечно, нет. Я никогда не интересовался ее родственниками. А она ничего мне не говорила...

– Правильно, зачем вам это знать. Люба была для вас всего лишь игрушкой. Дешевой игрушкой, от которой нетрудно при случае избавиться. И вы попытались это сделать, когда узнали, что у нее будет от вас ребенок...

Степан заводился все больше. Но он ни на минуту не забывал, кто он такой и зачем здесь находится.

– Это неправда. Я люблю Любу. И ни в коем случае не хотел ее смерти. Это какое-то недоразумение...

– В вашей квартире обнаружены пластид и электродетонаторы. Это вам о чем-нибудь говорит?

– Глупость какая-то! Откуда у меня пластид и электродетонаторы...

– А вот это вам лучше знать. Вы профессиональный подрывник или это не так?

Болотов вздрогнул и испуганно посмотрел сначала на Степана, а затем на Маркова. И ни у кого не нашел поддержки.

– Да, в армии меня учили подрывному делу, – убито проговорил он. – Ведь из нас готовили разведчиков и диверсантов...

– И эти знания вы блестяще использовали на практике.

– У вас нет доказательств, – неожиданно выдал Болотов.

– Вот так, разговор о доказательствах. А это, между прочим, косвенное подтверждение вашей вины...

– Я не желаю разговаривать с вами без адвоката...

– Вы правильно заметили, мы разговариваем, – взвился Степан. Слово «адвокат» действовало на него, как красная тряпка на быка. – Короче, дядя, я протокол не веду, диктофоном не пользуюсь, а потому никто ничего не узнает...

Он подошел к Болотову, схватил его за грудки и с силой оторвал от стула. Затем сделал движение, будто хотел ударить его головой. Но не ударил. Вернул на место.

– Ну что, адвоката будем ждать? – снова без всякой злости спросил он.

– Мы же просто разговариваем, – промямлил в ужасе Болотов.

– То-то... Я спрашиваю, ты отвечаешь. Когда и как ты подложил взрывное устройство под «Волгу» двадцать четвертой модели. Под ту самую, в которой вместе со мной должна была ехать Люба?

– Я не понимаю, о чем вы говорите?

– Так, начнем с другого конца. Четырнадцатое апреля тысяча девятьсот девяносто восьмого года,