Нащупав справа от двери выключатель, Тони включила свет и огляделась. И снова вспомнила про фотоаппарат. Это была гостиная, очень уютная, с золотистым дощатым полом, бревенчатыми стенами и камином, отделанным речной галькой.
Присутствие ребенка чувствовалось во всем. Здесь был ящик с игрушками, большой резиновый мяч, корзинка с одеждой, сваленной как попало.
И никаких следов женщины. Мебель расставлена по-военному строго, ни занавесок на окнах, ни кружевных салфеточек, ни единой картины на стенах — ничего из тех мелочей, которые напоминали бы о женщине.
— Он женат, — упрямо сказала себе Тони.
Ванную она нашла сразу, но и там не было ничего, что выдавало бы женское присутствие. Ни коврика под ногами, ни крышки на унитазе, ни веселенькой занавески для душа и такой же оборки на окне.
Ясно, он в разводе. А ребенок проводит у него выходные.
Безумно захотелось глянуть в аптечный шкафчик, но она раз и навсегда отказалась от таких рискованных вторжений. Во время одной вечеринки она вот так сунулась в аптечку, а оказалось, что хозяева насовали туда стеклянных шариков. Слава богу, хоть они не посыпались ей на голову.
— Сюда, — сказал мужчина, когда Тони вышла из ванной.
Тони пошла на голос и, пройдя через гостиную под арку, оказалась в столовой, соединенной с кухней. Здесь было тесновато. Дощатый пол и бревенчатые стены создавали видимость уюта, которого на самом деле не было.
Ни скатерти на поцарапанном дубовом столе, ни стеганого чехла на простом белом чайнике, ни тряпичных держалок с нарисованными на них коровами над идеально чистой плитой, ни репы и морковки из пластика, прилепленных к холодильнику.
И снова ей пришло на ум слово «военный». Кругом царила безукоризненная чистота, каждая вещь была на строго отведенном ей месте. Ничего случайного.
— Какой симпатичный дом, — сказала Тони.
— Садитесь, — приказным тоном сказал он, подкладывая дрова в небольшую черную печь. Он успел снять джинсовую куртку и остался в спортивной рубашке с короткими рукавами. Было видно, как у него на руке перекатывались мускулы, когда он засовывал в печь очередное полено.
— Это вы так отапливаетесь? — удивилась Тони.
Он обернулся и посмотрел на псе как на пришельца из иного мира.
В каком-то смысле это так и было.
— Натуральное хозяйство, — пробормотала себе под нос Тони.
— Ну? — Сидя на корточках, он подпер сильными руками твердый подбородок.
Тони набрала воздуху в легкие и заговорила. Она рассказала, кто она и как оказалась в Ванкувере, рассказала о Мартине Йинге и о том, что произошло в ювелирной лавке.
Ей понравилось, как он слушает — слегка подаваясь вперед и сужая глаза в самых важных местах рассказа, иногда прерывая и быстро задавая вопросы, которые показывали, что он умен и схватывает все на лету.
Он закрыл дверцу печи, в которой потрескивали горящие поленья, подошел к раковине и налил воды в чайник, продолжая внимательно слушать.
В конце своего рассказа Тони принялась рыться в сумке. На какое-то ужасное мгновение ей вдруг показалось, что кольцо, которое должно было подтвердить ее правдивость, исчезло. Но нет, она нащупала его на самом дне.
Тони положила кольцо на стол и для верности присоединила к нему свою визитную карточку.
Человек подошел к столу, взял кольцо и повертел его в руках. Сильные руки с аккуратно подстриженными, ухоженными ногтями. Руки настоящего мужчины.
— Ну, ладно, — Тони вдруг застеснялась, словно подросток на первом свидании с мальчиком, — я и так причинила вам достаточно хлопот. Пойду-ка я на автобус и избавлю вас от себя. Самолеты, я думаю, у вас тут не садятся?
— Я позвоню в полицию.
— Зачем вам вмешиваться во все это? Я сама им позвоню из гостиницы.
Она не могла избавиться от ощущения, что отсюда надо бежать, и поскорее, потому что ее жизнь, так старательно выстроенная, уходит из-под ее власти, и, если не ухватиться за нее сейчас, в этот момент, потом будет поздно.
Лишь однажды она испытала нечто подобное. Ей было тогда семнадцать, и врач сочувственно покачал головой. Мама умерла, и прежняя жизнь кончилась.
Тони вскочила на ноги.
— Далеко автобусная остановка?
— Я сделаю кофе. Сядьте.
Засвистел чайник.
— Я не пью кофе.
— Тогда горячий шоколад.
— Я ухожу.
— Никуда вы не пойдете.
Это прозвучало холодно, словно команда полковника бестолковому рядовому. Она не привыкла, чтобы с ней так разговаривали. Мужчины такого с ней себе не позволяли.
— Вы не имеете права меня задерживать, мистер…
— Бойд. Гаррет.
— Мистер Бойд. Как я сказала…
— Я не имею права вас задерживать. Я понял.
Глаза у него превратились в щелки. Этот человек силен и опасен. Ему ничего не стоило удержать ее.
— Вы мне просто покажите, где автобусная остановка…
— На улице почти десять градусов мороза. Вы слишком легко одеты для такой прогулки. — Оценивающий взгляд мельком задержался на краешке ее юбки, скользнул, словно ощупывая, по ногам и остановился на босоножках.
Тони с трудом удержалась, чтобы не попробовать натянуть юбку пониже, и поджала пальцы ног.
— Тогда вызовите мне такси.
Он вздохнул.
— Вы сказали, что оставили там свою карточку. Взамен кольца.
— Да, но…
— И что написали на ней название гостиницы и номер.
— И все-таки…
— Вас может поджидать очень неприятная неожиданность в гостинице. Мне кажется, лучше позвонить в полицию.
Тони опустилась на стул — он был прав. Она терпеть не могла, когда кто-то оказывался прав в споре с ней.
Она молча смотрела, как он подошел к продолжавшему свистеть чайнику и выключил его, одновременно сняв другой рукой телефонную трубку. Он набрал какой-то номер на диске — неужели такие еще существуют? — и около минуты что-то негромко говорил.
Потом поставил на стол пыхтящий чайник и две фаянсовые чашки, принес несколько пакетиков растворимого какао.
— Констебль Фрей скоро будет. Минут через двадцать-тридцать.
Здесь это называется — скоро!
— Он что, на лошади едет?
Брошенный в ответ взгляд сообщил ей, что она полная дура.
