И Татьяна Сергеевна тоже рядом была. Тоже поддерживала, называла ее нежно «доченькой». И Алексей Иванович денег на похороны дал. Не поскупился.

А Саша не плакала. Не могла, наверное. Смотрела на происходящее сухими больными глазами, будто спрашивала присутствующих – как жить-то теперь? Одной, с ребенком? Заработка никакого нет, до диплома – еще год учебы… Татьяна Сергеевна, добрая душа, и ее тоже обласкала – обещала помочь. Приходи, сказала, в наш дом за любой надобностью, поскольку ты есть сестра нашей Олесечки. Саша только кивнула медленно и скорбно: «Да, приду. Куда ж я денусь? Приду, конечно. Спасибо на добром слове».

Жизнь у Саши после смерти родителей и впрямь не задалась. Трудно было. До диплома дотянула, а вот с работой ничего хорошего не выходило. Часто приходила к Лесе, оглядывала вполне благополучный дом, поджимала губы твердой складочкой. Совсем не шла к ее и без того сердитому маленькому лицу эта складочка – делала его серым, будто обидой припыленным. Леся уж и не знала, как угодить сестре. И виновато соглашалась на ее упреки в незаслуженном везении. Действительно, несправедливо все вышло. Саша и умнее, и лучше ее во всех отношениях, и образование высшее получила, а судьба к ней отчего-то материальным боком не торопилась поворачиваться. А младшую сестру, глупую, совсем не духовную личность, взяла да и обласкала. В один из таких приходов Саша отвела ее в сторону, проговорила решительно:

– Слушай, Леськ, я решила квартиру продать…

– Да? А зачем, Саш? – хлопнула удивленно ресницами Леся. – А где ты жить будешь?

– А нигде. Я в Америку хочу уехать. Пред ставилась такая возможность. По фиктивному браку.

– Ой… Как это – по фиктивному? Я не понимаю, Саш…

– А тебе и не надо ничего понимать. И не старайся. Не твоего умца это дело. Пристроила свою глупую задницу и сиди. Ты же у них, в этом доме, прописана, правда? Значит, я одна на родительскую квартиру претенденткой остаюсь?

– Ну да… Ты одна… Претендентка…

– Слава богу, дошло. В общем, я ставлю тебя в известность – квартиру я продам. На эти деньги там и устроюсь.

– Саш… А как же Илька? Ты что, его с собой заберешь?

– Да нет, конечно. Что я, с ума сошла – тащить его в неизвестность? Ильку я хочу пока на тебя оставить. Возьмешь?

– Да. Да, конечно! Я спрошу у Игоря… Нет, лучше у Татьяны Сергеевны… Или лучше у Алексея Ивановича спросить? Как ты думаешь?

– Да ладно, не напрягайся. Я сама с ними поговорю. Ты же все равно не сможешь правильно объяснить, совершенно не так преподнесешь ситуацию, с твоим-то умцом… А меня они уважают. Я знаю. Они мне не откажут…

От звонка в дверь Леся вздрогнула. Вот всегда так. Вроде и не виновата ни в чем, а вздрагивает, как трусливая зайчиха. Наверное, это память так пугливо от сердца отскакивает, бежит в свое невидимое постороннему глазу пространство, уступая место реальности. По коридору уже торопливо топала медвежьей поступью Ритка, торопясь открыть дверь. Так уж было у них заведено – Ритка всегда свою хозяйскую дверь сама открывала, не уступая эту сомнительную прерогативу жиличке. Вроде того – пусть каждый свое место чувствует. Что ж, пусть открывает, жалко, что ли? Никто на ее хозяйские права и не претендует. Это Илька, наверное, наконец из школы пришел. Хотя нет, он никогда так настойчиво в дверь не звонит…

– … Да я на минуточку, на минуточку только! – послышался из прихожей Веркин голос, и вот она уже сама нарисовалась в дверях кухни, кося сердитым глазом куда-то вбок и кривя презрительно губы. – Ну, забежала по пути к подруге, жалко вам, что ли? Да понимаю я, что вы здесь хозяйка, прекрасно понимаю…

– Тише ты, развыступалась! – зашипела на нее испуганно Леся. – Чего ты ее дразнишь? Хочешь, чтоб меня на улицу выставили?

– Ой, да ладно! Никуда она тебя не выставит! Потому как от скуки помрет! На ком отрываться-то будет?

Верка плюхнулась на кухонный хлипкий табурет, распахнула полы дорогой шубы, положила ногу на ногу. Потом переметнула ногу обратно с одной на другую, снова поставила их коленочка к коленочке, подтянула повыше сапоги-ботфорты – сплошная Суета Ивановна, а не Верка. Потом оглядела тоскливым взором кухню, вздохнула:

– Курить здесь конечно же не полагается…

– Нет. Не полагается. Говори, чего пришла.

– Ни фига себе, как ты любимую подругу встречаешь…

– Вер… Я ж тебя просила! Если соскучишься – позвони! Я сама приду, куда скажешь!

– Вот вся ты в этом, Быстрова… Тебя жмут со всех сторон, а ты дрожишь, как серая овечка, слово в свою защиту не можешь сказать! Вот и разбаловала эту лахудру, хозяйку свою. В гости уже нельзя к ней зайти!

– Во-первых, я давно уже не Быстрова. Я Хрусталева. А во-вторых…

– Ага. Хрусталева она! Одна фамилия и осталась на память от прошлой жизни! Все отобрали, сволочи!

– … А во-вторых, я совсем не серая овечка, и никто меня особо не жмет. Просто жизнь такая. Если б я серой овечкой была, как ты говоришь, то давно бы уже пропала где-нибудь. А так, видишь, живу. И племянника воспитываю.

– Ага. Воспитываешь. На дорогую сестру Сашеньку пашешь. Она там, в своей Америке, живет себе и в ус не дует, а ты тут седьмой хрен по съемным хатам глодаешь. Чего у нас тут на ужин приготовлено, а? Для дорогого племянника? Опять, поди, картошечка вареная? Я угадала, да?

– Почему – картошечка? Вот, сосиски варю!

– Иди ты! Ну ты даешь, подруга! Успехи делаешь, черт возьми!

– Да ну тебя, Верк… Чего ты взъелась? И без тебя тошно… Пришла и взъелась…

Вяло махнув рукой, Леся подошла к темному окну, стала вглядываться в хлипкий круг света, отбрасываемый подъездной лампочкой. Редкие колкие снежинки, вырываясь из темноты, красиво вальсировали в световом конусе, тихо ложились на черную затоптанную наледь асфальта. Где ж так долго Илья бродит? Уроки в школе давно закончились… Хоть бы позвонил, поганец! Знает же, как она волнуется!

– Да я не взъелась, Леськ, чего ты… – виновато проговорила за ее спиной Верка. – Это я просто психую так неправильно, из-за отсутствия в жизни справедливости.

– А чего из-за нее психовать? Когда нельзя ничего изменить, и психовать не стоит. Надо просто жить, надо просто исполнять свои обязанности…

– Ишь какой ты философиней стала! От бедной жизни, что ли? А вот я с тобой не согласна, между прочим!

– В чем ты со мной не согласна?

– А в том, что изменить ничего нельзя!

– Так я ж действительно ничего не могу изменить! Квартиры у меня нет и не будет, Ильку я не брошу…

– А как насчет Саши? Она не хочет своим сыном сама заняться? Она тебе хоть звонит когда-нибудь вообще? Или опять пропала, сволочь такая?

– Звонит. Конечно звонит.

– И что?

– Да ничего. Отстань.

Вот же зануда эта Верка! Ну кто ее просит бить по больному? Не рассказывать же ей, что Саша, например, позавчера как раз и звонила? И что после разговора этого хныкало все внутри, как у маленькой глупой девочки, и непонятно было, что там так хныкало – то ли привычное с детства чувство неполноценности перед умной старшей сестрой, то ли пристыженность за свои действительно не шибко умные поступки. Можно сказать, ужасные поступки. Даже теперь, когда об этом разговоре Верка случайно напомнила, внутри нехорошо стало, будто отбросило ее туда, в дом Хрусталевых, на семь лет назад. Нет,