которой у мужиков пальцы веером сводит. Непременно захотелось Аньке в сливки общества попасть, в самое их гламурное нутро, хоть тресни. И откуда что взялось, интересно? Нормальная была девка, в деревне коров доила, в городе на конфетной фабрике у конвейера стояла. Там ее и разнесло на сладком. Фигура образовалась – руками не обхватишь. Ну какая из нее гламурная леди, смех же один… Да еще и тещенька ее все время подзуживала – давай, мол, Анька, жми вперед, мы с тобой не хуже тех, которые в сливках живут, мы тоже в калашном ряду свое место знаем. Вот Анька и старалась, пыжилась изо всех сил, бежала впереди богатого паровоза. Горничную себе наняла, шпыняла ее целыми днями по пустякам. Потребует себе на завтрак деликатес какой-нибудь, а потом квашеной капустой прямо из банки его заедает. А тещенька – та по гламурным журналам вдарила, накинулась на них с жадностью голодного деревенского интереса. Вычитает в них чего и чешет потом с умным видом, советы дочке дает. Культурно-гламурной жизни учит. Послушаешь – смех разбирает. Две леди из сибирской деревни Похлебкино, мать твою…

Хотя отец, как ни странно, Анькиным амбициям с охотой потворствовал. В гостях принимал, знакомил со сливочным обществом, представлял по имени с полным официозом. И жене своей молодой велел с Анькой дружить. Жена подчинилась, волю богатого мужа стерпела, но видно было, как новая подружка ее раздражает. И мама ее тоже. Оно и понятно – ей эта родственная демократия ни к чему. Но с Командором не поспоришь – мало ли какая блажь ему в голову взбредет? Вот и напрягалась, и дружила, бедненькая. И даже насмешки над новыми родственницами ни разу себе не позволила. Хотя посмеяться, если честно, было над чем. Особенно над тещиной деревенской гордыней. Помнится, когда она в первый раз в гости к отцу шла, навертела у себя на башке воронье гнездо, обрядилась в дорогие тряпки, ходила по его большому дому, поджав губы куриной гузкой и сложив руки на пухлом животе. Бабища бабищей! И на гостей отцовых глядела как солдат на вошь. Вроде того – и не таких видала. А гости – ни гугу. Будто так и надо. Лица внимательные, уважительные. Потом теще в туалет приспичило, тут и случилась с ней настоящая катастрофа. Анька потом рассказывала – он ухохотался до ко ликов в животе. Туалет-то в доме у отца был с секретом – вода в унитазе сливалась, когда дверь, выходя, откроешь. А теща этого секрета не знала! Справила большую нужду и ну давай пимпочку для слива воды искать. Все стены руками обтрогала, потом по полу давай ползать – нету пимпочки, хоть убей! Чуть головой об унитаз от горя не разбилась, бедная. Потом, решив-таки опозориться на веки вечные перед приличным обществом, открыла дверь, а вода и полилась оттуда, откуда надо… Тещенька от счастья даже всплакнула. Зато и спеси после этого случая у нее поубавилось. Вернее, спесь переросла в другую бородавку – теперь она старательно пыжила из себя скромную тихую даму голубых кровей. Сидит себе в уголке, когда в гостях бывает, помалкивает, улыбается томно и загадочно.

Вот такая образовалась у него новая жизнь. С одной стороны, хорошо, конечно, а с другой – его прежняя больше устраивала. Там он сам по себе был, свободный пролетарий, ничем никому не обязанный, а здесь время медленно через пень-колоду идет, как в долгом бездельном отпуске. Ни поработать от души, ни с ребятами поматериться, ни щей вечером на кухне похлебать. Дорогой галстук шею давит, экран компьютера так раздражает, что плюнуть в него хочется. Ну что это за работа – за людьми подглядывать? Кто вошел в офис, кто вышел из офиса, кто в какой кабинет пошел… Тоска, в общем. Он пробовал отцу объяснить, что не по нутру ему это занятие, но тот лишь плечами пожал и улыбнулся – ничего, мол, привыкнешь. И посоветовал в дело вникать, бумаг всяких натащил, начал терпеливо объяснять что-то. Потом понял, что сын его не слушает, нахмурился сердито, но себя сдержал, тут же улыбнулся, похлопал его бодренько по плечу. А глазами погрустнел, вздохнул будто виновато, тихо произнес:

– Ничего, ничего… Ты ж не виноват, что хорошего образования не получил. Ты мой сын, и этого достаточно. Со временем вникнешь, научишься. Тебе понравится. Другого пути у нас нет…

Андрей хотел ему возразить – как это, мол, нет другого пути? Уже было и рот открыл, да передумал. Что-то мелькнуло в отцовском взгляде странное. Будто кольнуло в самое сердце. И стыдно стало. Человек для него старается, богатство от себя отрывает, любовь да уважение отцовское демонстрирует, а он… Нет, нехорошо получается. Кокетство с его стороны глупое и капризное. А насчет тоски по старой жизни… С тоской вообще легко справиться можно – стоит лишь Кирюхе позвонить. Ребята на дармовую выпивку быстро набегут, вот и расслабон тебе, и беседа за жизнь, и душа нараспашку. Хотя вчера расслабона точно не получилось – зря так напились.

Пошевелив во рту деревянным языком, он приоткрыл окно, выплюнул утратившую мятный вкус жвачку. Опять отчего-то вспомнился тот парнишка, которого провожал до школы. Зря он это дело до конца не довел. Теперь на душе будет висеть виноватостью. А с другой стороны – никогда не поздно доброе дело до конца довести. Можно и завтра утром в те края заехать. Тем более он у Кирюхи свой мобильник забыл. Господи, как во рту противно! Скорей бы до дому доехать, до душа, до ванной… Еще и с Анькой разборки по поводу его ночного отсутствия предстоят…

– Ты чего опоздала? – кутаясь в платок, выглянула из-за своего монитора Наташка. – Из кадров звонили, я прикрыла тебя. Сказала, покурить вышла.

– Я ж не курю… – дергая замок на куртке, удивленно вскинулась на нее Леся.

– Ой, да какая разница… А что я должна была говорить? Что ты в туалете заседаешь?

– Ладно, спасибо. А что они хотели? Проблемы какие-то?

– Не знаю… Ты сходи туда на всякий случай, проведи разведку.

– Ага. Потом схожу.

– Да не потом, а сейчас! Говорят, сокращение штатов у нас будет. Боюсь я. Тебе хорошо, ты давно работаешь… А я тут без году неделя. Вышвырнут и звать как не спросят. Сволочи. Придумали себе кризис, чтоб над людьми издеваться…

– Почему придумали? Сама же видишь, как у нас склад опустел. Клиентов в два раза меньше стало. Раньше вдвоем с выпиской не справлялись, а теперь сидим полдня, дурака валяем.

– Ой, не дави на нервы, я и без тебя как на иголках сижу! Иди лучше спроси, чего они там хотят…

– Ладно. Сейчас схожу.

Леся сунулась к зеркалу, провела расческой по волосам, расправила замявшийся ворот толстого свитера. Идти никуда не хотелось. Хотелось плюхнуться на свое место, навести полную кружку суррогатного кофе из пакетика «три в одном», согреть организм сладкой незамысловатой бурдой. Но идти и впрямь надо. А вдруг правда – сокращение? Слово-то какое противное придумали. Шипящее, как змея. Злое.

Вежливо постучав в дверь с табличкой «Менеджер по персоналу Иванова А. А.», она робко приоткрыла дверь, просунула туда голову:

– Можно, Анастасия Александровна?

– Да. Заходи, Хрусталева. Ты что, курить начала, что ли?

– Нет. То есть так, немного… А что, нельзя?

– Ой, да мне все равно. Заходи, разговор есть.

Леся села на самый краешек офисного мягкого стула, подождала вежливо, когда Анастасия Александровна выдержит обязательную и важную для нее паузу. Любила она эти паузы, прямо хлебом не корми. Нравилось ей, наверное, чтоб человек от этой паузы нервничал и изводился в неприятном ожидании новостей. И рожица вон какая важная, сильно сосредоточенная. Бровки домиком, губки бантиком – вершительница чужих судеб, ни дать ни взять.

– Вот что, Хрусталева… Руководство приняло решение, что ты на своем участке и одна справишься. Объем продаж сильно уменьшился, двух операторов нет смысла держать. Второго человека сокращать придется.

– Какого – второго? Это Наташку, что ли?

– Ну да. Ильину мы сокращаем. Вот, возьми бланк уведомления, отдай ей под роспись.

– Ой, как жалко… Она же расстроится…

– Ничего, переживет. Мы же не просто так ее увольняем, мы же с выплатой всех положенных по закону компенсаций…

– Да что там ваши компенсации – копейки! Сами же знаете, что официальная зарплата у нас – с гулькин нос!

– Я не поняла, Хрусталева… Ты что, собираешься оспаривать решение руководства? – насмешливо подняла на нее красиво подкрашенные глаза Анастасия Александровна.

– Нет… Я ничего не оспариваю. Просто мне человека жалко, и все.

– Ну да. Можно и пожалеть, когда эта же проблема тебя не коснулась. Тебя-то не сокращают.