— А хочешь, я тебя нарисую, Ксения? Не такую, какая ты есть, а настоящую Ксению Белкину? Ведь ты понятия не имеешь, какая на самом деле! Из–за постоянного стремления выкупить–выслужить, не обидеть– увернуться ты свою натуру черным пластилином залепила…А может, ты капризная? А? Или порочная? Или просто записная кокетка?

— Так ведь и ты не знаешь…

— А я попытаюсь разглядеть! Ты будешь приходить ко мне вечерами и рассказывать о своих успехах – как ты прогоняешь из себя это противное животное, эту белку, крутящуюся в колесе, а я буду тебя рисовать! Хочешь?

— Прямо «Портрет Дориана Грея»…

— Ну да… — рассмеялся Трифон, подумав. — Что–то в этой задумке есть…Так хочешь или нет?

— Хочу, конечно!

— Тогда завтра же и начнем!

— Как завтра? А что я успею сделать до завтра?

— Во–первых, перестанешь бояться что–то не успеть сделать, а во–вторых, перестанешь бояться не доложить о том, что ты ничего не успела сделать…

— Понятно… — улыбнулась ему Ксюша, вставая со стула. – Тогда до завтра?

— А в–третьих — посмотри на себя в зеркало! У тебя такая чудесная улыбка… И вообще – ты же красавица, Ксюша Белкина, ты знаешь об этом?.. До завтра…

Господи, как быстро пролетело лето! Первое, настоящее, ее личное, собственное лето, в котором и солнце светило ярко – как оказалось, в том числе и для нее тоже! — и дожди лили, и тополиный пух катался по асфальту мягко–снежными комьями, и появившиеся вдруг на деревьях первые августовские желтые листья приветливо маячили яркими пятнышками, робко приглашая в такую же личную ее, собственную осень… Господи, счастье какое! А вы, проходящие мимо витрины магазина и спешащие по своим делам, как думали? Вы, в ком никогда не жила Ксюша Белкина, и не знаете, и предположить даже не можете, какое это счастье…

В книжный магазин неподалеку от своего нового жилища она все же устроилась. Зашла туда в первый раз – перетряслась вся от страха… А ее сразу и взяли! У них как раз продавщица в тот день уволилась, так что повезло… А может, и не повезло, может, так и должно было случиться! Ведь как говорит Трифон – стоит только начать, а дальше все само собой произойдет, и ни жизнь свою, ни саму себя не узнаешь…

— Представляешь, меня поспрашивали о том о сем – и что я читаю, и кто больше нравится, и почему … А потом говорят – мы вас берем! – взахлеб докладывала ему Ксюша, счастливо заламывая руки. – Представляешь? Вот так раз – и взяли!

— Ну и нормально… Чего тут такого–то? — рассеянно бормотал он, переводя взгляд с мольберта на ее сияющее счастьем лицо. — Так радуешься, будто тебя в космонавты взяли, а не в продавцы…

— Да ты не понимаешь! Там же книги! Я буду продавать классику! Ты бы видел, какие сейчас издания красивые! А какие там девочки работают замечательные – все сплошь интеллектуалки…

— Ну–ну… Эк тебя понесло–то! Смотри — впадешь в эйфорию, опять контролера очередного притянешь! Во–первых — в любом коллективе всякие девочки есть, учти! А во–вторых – ты тоже девочка замечательная, и тоже интеллектуалка! Опять забыла? Опять одна Ксюша Белкина в этом мире самая есть недостойная?

— Ага… — счастливо рассмеялась Ксюша. — Так и получается… А когда ты мне портрет покажешь? Скоро?

— Так все от тебя будет зависеть, добрая моя Галатея! Договорились же… Это твои победы над Ксюшей Белкиной образ будущий создают, а не я… Так что давай, дерзай…

А Дарья Львовна отпускать ее не хотела ни в какую. Сказала, что и зарплату в два раза поднимет, и на хорошее место поставит, и чуть не заплакала даже…

— Конечно! На ком теперь она, бедная, зло срывать будет? – саркастически прокомментировала поведение директрисы Нина. – Все–таки власть над человеком – штука особенная! На нее, как на наркотик, так подсесть можно – запросто и не соскочишь… А может, и правда, останешься? Привыкла я к тебе…

— Нет! — испуганно замотала головой Ксюша. – Нет, Нин, что ты! Я теперь не знаю, как и две недели положенные отработать! Скорей бы уж…

— А Серега? Не достает тебя больше?

— Ты знаешь, нет… Даже по–другому как–то и смотреть начал… Вчера ящик тяжелый с рыбой несла, так он аж бегом бросился навстречу и из рук его выхватил – помог, значит…

— Да я и сама тебя не узнаю, Ксюш! Прямо на глазах меняешься… Жалко, что уходишь! Правда, жалко! Одно успокаивает – в твоем новом образе и моя доля вложенных сил присутствует.

— Да конечно, Ниночка! Я тебе очень, очень благодарна…

Расставаясь, они даже всплакнули маленько, сидя в обнимку на той же скамеечке под лестницей, и дружно решили ни за что не теряться в этой жизни, то есть ездить друг другу в гости, звонить каждый день… Как жаль, что благие стремления часто уходят вникуда. Иначе к концу жизни друзей было бы – не перечесть… Жизнь закрутит–завертит, а потом встретишь бывшего коллегу – и сказать ему нечего…

Вот и ее закрутило–завертело так, что и дух не перевести! И работа новая – привыкать надо, и Олька дома часто не ночует – беспокойство сплошное, и Лиза позвонила – попросила еще и дачу съездить проведать… И еще – сомнение одно вдруг закралось ей в душу. И не сомнение даже, а так, беспокойная будто радость, от ощущения которой начинало беспорядочно колотиться сердце и сами собой растягиваться в глупейшей улыбке губы – причем в самое неподходящее для этого время, как наваждение какое, ей богу… Неужели влюбилась? А может, ей просто кажется? Может, все на художников так смотрят, когда они их портреты пишут? Не видят ничего, не слышат, а только смотрят и улыбаются…

— Эй, ты чего молчишь? Задумалась, что ли? У Ольки–то как дела с ее папиком продвигаются, спрашиваю? – очнулась Ксюша от насмешливого Трифонова голоса. – Странная ты какая сегодня…

— А? А–а–а… Да ничего, продвигаются… Она довольна страшно! После экзаменов на юг ее повезет, а самое главное – уломал в десятый класс пойти! Никаких, говорит, сомнительных училищ не позволю, без образования ты мне не нужна, говорит…

— Ну, вот видишь, классный папик оказался! Все Ольке на пользу! Не промахнулась, значит, в самое яблочко попала… Инстинкт самосохранения сработал!

— Причем тут инстинкт? Может, она просто влюбилась…

— Ну да! – расхохотался вдруг весело Трифон. – Влюбилась! Скажешь тоже… О любви тот мечтает, кто бытовухи мерзкой не чухал, не ел ее полными ложками на задрипанной коммунальной кухне… Когда нечем прикрыть голую задницу, о бриллиантах как–то не думается, дорогая моя Ксения! Так что у Ольки твоей сейчас один здравый смысл в голове присутствует – инстинкт самосохранения называется. Он в каждой женщине заложен изначально, а у некоторых вообще основным является…

— А почему тогда у меня его нет?

— Почему? И в тебе заложен, только глубоко спрятан. До него еще очередь не дошла… Подожди, всему свое время, и до него докопаемся!

— А наоборот не бывает? – совсем тихонько спросила она.

— Что – наоборот?

— Ну, сначала – любовь, потом – инстинкт…

— Бывает, еще как! Особенно у дураков и блаженных! Но это особое счастье – быть дураком или блаженным, оно не всем дается. Это уж как господь тебя поцелует… Ну, ладно, хватит на сегодня, инстинктивная моя Ксения… Проваливай домой, мне утром вставать рано! Завтра приходи, продолжим…

Господи, как сладко обрывается внутри от этого «приходи завтра»! Конечно, она влюбилась! Когда собирается – торчит целыми часами перед зеркалом с Олькиными кисточками да пуховками… То так подкрасится, то этак… А руки дрожат! Ничего такого не умеют руки–то… И приодеться очень хочется – уже раз пять они с Леной заветную комиссионку посетить успели. Какая мудреная и завлекательная эта наука,