По трубкам текут какие-то жидкости, на стене мигают лампочки и прыгают стрелки, в которых я ничего не понимаю. Не уверена, но, по-моему, у Пита дважды останавливается сердце.

Это почти как у нас дома, когда приносят безнадежно покалеченного при взрыве на шахте, или женщину, которая третий день не может разродиться, или истощенного ребенка с воспалением легких. У мамы и Прим тогда точно такое же выражение на лицах, как у этих врачей. А я убегаю в лес, брожу там весь день и возвращаюсь, когда больной давно уже умер, и на другом конце Шлака успели сколотить гроб. Здесь не убежать: меня держат стены планолета и еще, наверное, та самая сила, которая не отпускает от умирающего его близких. Как часто я смотрела на них, стоящих вокруг нашего кухонного стола, и думала: «Почему они не уходят? Зачем им видеть это?»

Теперь я знаю. Потому что у них нет выбора.

Я вздрагиваю, заметив, что кто-то смотрит на меня всего в нескольких дюймах от моего лица, но это всего лишь мое собственное отражение в стекле. Безумные глаза, впавшие щеки, спутанные волосы. Злобная. Одичавшая. Сумасшедшая. Понятно, почему никто ко мне близко не подходит.

Мы приземляемся на крышу Тренировочного центра, и Пита выносят из отсека, а я остаюсь за дверью. С криками я бьюсь в стекло и, кажется, замечаю копну розовых волос — должно быть, Эффи: она пришла меня выпустить, — и в тот же момент сзади в меня вонзается игла.

Проснувшись, я вначале боюсь пошевелиться. Я лежу в комнате, в которой нет ничего, кроме моей кровати и голых стен. Ни окон, ни дверей. Потолок светится мягким желтым светом. Воздух пропитан резким лекарственным запахом. В мою правую руку вставлено несколько трубочек, уходящих другими концами в заднюю стену. Я раздета, свежие простыни приятно ласкают кожу. Осторожно поднимаю левую руку. Она чисто вымыта, ногтям придана безупречно овальная форма, и даже шрамы от ожогов заметно уменьшились. Я ощупываю щеку, губы, сморщенный шрам над бровью, провожу пальцами по мягким шелковистым волосам и — рука застывает на месте. С замиранием сердца ерошу волосы у левого уха — нет, не показалось, я снова слышу.

Пробую сесть, но широкая лента вокруг талии не дает мне приподняться больше чем на несколько дюймов. Мне становится страшно, я пытаюсь взобраться выше на подушку и освободиться, и тут часть стены отодвигается в сторону и в комнату входит рыжеволосая безгласая. Увидев ее, я успокаиваюсь и прекращаю свои попытки. Мне хочется задать миллион вопросов, но я боюсь ей навредить. Наверняка за мной пристально наблюдают. Девушка ставит мне на ноги поднос и, нажав кнопку, приподнимает верхнюю часть кровати. Пока она поправляет подушки, я решаюсь на самый важный вопрос.

— Пит жив? — говорю я так громко и четко, как только позволяет мой охрипший голос, чтобы никто не подумал, что мы что-то скрываем.

Девушка кивает и дружески сжимает мне ладонь, подавая ложку. Думаю, она все-таки не желала мне смерти.

Пит выжил. Конечно, выжил. С их-то оборудованием и лекарствами. И все равно я сомневалась.

Когда безгласая уходит и дверь за ней бесшумно закрывается, я с жадностью набрасываюсь на еду. Тарелка прозрачного бульона, маленькая порция яблочного пюре и стакан воды. Это все? — думаю я разочарованно. Победителю могли бы дать чего-нибудь получше. Впрочем, даже этот скудный обед я доедаю с трудом. Желудок, кажется, сжался до размеров грецкого ореха. Странно, ведь еще вчера на арене у меня не было проблем с аппетитом.

Обычно после Игр до представления победителя проходит несколько дней. За это время грязного, изголодавшегося, израненного дикаря приводят в человеческий вид. Цинна и Порция сейчас готовят нам наряды для встречи с публикой. Хеймитч и Эффи устраивают банкет для спонсоров, просматривают вопросы для наших последних интервью. Дома, в Дистрикте-12, наверное, все из кожи вон лезут, организуя праздник в честь нашей победы: еще бы — такого уже лет тридцать не бывало.

Домой! К Прим и маме! К Гейлу! Даже мысль о нашем облезлом коте вызывает у меня умиление. Скоро я буду дома!

Хочу выбраться из этой кровати. Увидеть Пита и Цинну, узнать, что творится вокруг. И с какой стати я должна лежать? Я прекрасно себя чувствую. Едва я снова пытаюсь вылезти из-под ленты, по одной из трубок в вену мне вливается холодная жидкость, и почти сразу я отключаюсь.

Это происходит раз за разом. Я просыпаюсь, ем, и, хотя уже не делаю попыток встать, меня снова усыпляют. Я словно нахожусь в сумерках, замечаю только отдельные детали. Рыжеволосая девушка больше не приходит, шрамы постепенно исчезают и — может мне только кажется? — иногда я слышу громкий голос мужчины. Он не сюсюкает по-капитолийски, говорит грубовато и просто, как у нас дома. От этого голоса мне становится спокойнее: кто-то присматривает за мной и не даст меня в обиду.

И вот наконец я просыпаюсь, и к моей правой руке ничего не присоединено. Ленты вокруг пояса тоже нет, ничто не сковывает мои движения. Я хочу встать и замираю, увидев свои руки. Кожа идеальная — нежная и розовая. Исчезли не только шрамы, полученные на арене, но и давние, накопившиеся за годы охоты. Щупаю лоб — гладкий, как атлас. От ожога на голени не осталось и следа.

Спускаю ноги на пол, беспокоясь, смогу ли устоять, но они крепкие и сильные. В изножье кровати лежит одежда. Такую мы носили на арене. Я вздрагиваю и таращусь на нее, как будто она с зубами. Потом вспоминаю: да, именно так полагается выходить к своей группе подготовки.

Я быстро одеваюсь и кручусь у стены, где скрыта дверь. Она открывается, и я выхожу в широкий пустой коридор. Других дверей не видно, однако они должны быть. И за одной из них Пит. Теперь, когда я пришла в себя и могу двигаться, я волнуюсь за него все больше и больше. Скорее всего, с ним все в порядке, безгласая не стала бы врать. Но я хочу убедиться сама.

— Пит! — кричу я.

В ответ слышу свое имя. Жеманный голос по привычке вызывает раздражение, потом я осознаю, что буду рада увидеть Эффи.

Оборачиваюсь и вижу в большом зале в конце коридора их всех — Эффи, Хеймитча и Цинну. Не раздумывая, со всех ног бросаюсь к ним. Возможно, победителю следует вести себя сдержанно и с достоинством, — особенно если он знает, что его снимают, — но мне все равно. Я удивляюсь самой себе, когда кидаюсь на шею Хеймитчу. Он шепчет мне в ухо: «Ты молодец, солнышко», — и это без тени насмешки. Эффи даже прослезилась, она гладит мне волосы, приговаривая, что всегда считала нас жемчужинами. Цинна просто крепко обнимает меня, не говоря ни слова. Потом я замечаю, что нет Порции, и у меня опускается сердце.

— Где Порция? Она с Питом? Что с ним? Он в порядке? Он жив? — выпаливаю я.

— Все хорошо. Просто распорядители хотят, чтобы вы встретились на церемонии и это увидели зрители, — успокаивает Хеймитч.

— Правда? — говорю я. Страх отступает. — Я бы и сама хотела это увидеть.

— Иди с Цинной. Он тебя подготовит, — говорит Хеймитч.

Мне приятно быть рядом с Цинной, чувствовать на плечах его руку, когда он уводит меня от шпионящих камер по коридорам к лифту, который поднимает нас в вестибюль Тренировочного центра. Значит, больница находится глубоко под землей, ниже тренировочного зала, где трибуты учатся вязать узлы и метать копья. Окна затемнены, у дверей стоят несколько охранников. Больше никого. Мы идем к лифту для трибутов. Шаги гулко раздаются в пустом помещении. Пока мы поднимаемся на двенадцатый этаж, в голове у меня проносятся лица всех, кто был здесь вместе со мной, но уже никогда не вернется, и в груди что-то тоскливо сжимается.

Двери лифта разъезжаются, и меня окружают Вения, Флавий и Октавия. Они говорят все разом — так быстро и возбужденно, что я ничего не могу разобрать. Общее настроение понятно: они страшно рады видеть меня снова. Я тоже рада их видеть, хотя и не так, как Цинну. Скорее, как кто-нибудь, вернувшись домой после трудного дня, рад встрече с троицей своих домашних питомцев.

Меня ведут в столовую, где я получаю настоящий обед: жаркое из говядины, горошек и мягкие булочки. Правда, за моим рационом по-прежнему строго следят: когда я прошу добавки, мне отказывают.

— Нет-нет, мы ведь не хотим, чтобы на сцене все это выскочило наружу! — говорит Октавия и все же тайно передает мне под столом булочку.

Потом мы идем в мою комнату, и Цинна оставляет меня наедине со своими помощниками, поручая им подготовительные процедуры.