халат.
– Вечный жид никогда не умрет, этот персонаж много раз использовали в литературных сюжетах, например, Шелли, Жуковский, – объяснила Лиза голосом первой ученицы.
Ольга улыбнулась:
– Моня – Вечный жид, а ты – вечная отличница.
– Кстати, знаешь, что интересно? После того как Моне в синагоге выдали справку, что он еврей, ну, для отъезда моих, дед потихоньку обратно стал евреем. Я его вожу в синагогу раз в месяц, он там тусуется со стариками... Смешно, правда?
– Что смешного? Возвращаются люди к религии предков, – возразила Ольга, потрогав крестик на груди.
Монин халат занял полчемодана, поэтому в руке у Лизы пакет. И у всех так, что-нибудь обязательно в чемодан не влезет. А вот у этого смуглого паренька ничего не было. Только маленький рюкзачок за спиной. А что у него в рюкзачке? Взрывное устройство?
Лиза всерьез раздумывала, не позвать ли ей службу безопасности. Ну и пусть она окажется смешной, не сдадут же они ее в полицию за ложный вызов. А вдруг он и правда... террорист?
Поднимаясь по трапу рядом со смуглым «террористом», Лиза обреченно думала: «Все. Не решилась вовремя, теперь все!» На входе в самолет в последний раз мелькнуло: «Сейчас возьму и убегу, своим предчувствиям надо доверять!»
– Здравствуйте! – подхалимски улыбнулась она стюардессе, понимая, что упустила последнюю возможность предотвратить теракт, и двинулась к своему месту.
Лиза даже не удивилась, обнаружив себя рядом с «террористом». «Он, наверное, мусульманин. Говорят, если на мусульманина пописать, он не сможет взорвать бомбу, потому что нет смысла умирать нечистым... Жаль, что я не мужчина». Она не могла вспомнить, не анекдот ли это.
По другую руку от «террориста» сидела пожилая женщина. Лиза бережно свернула куртку, привычно порадовалась бирке «Calvin Klein» на подкладке, сняла и расправила шелковый шарф с бирочкой «Donna Karan», вытянула ноги, с удовольствием посмотрев на ботинки «Pollini». «Жизнь удалась!» – подумала она словами из анекдота про новых русских и хихикнула. Часть Лизиного сознания в полете была совершенно не в себе, а другая часть спокойно за ней наблюдала. Что же делать, так бывало всегда.
Еще не набрав полностью высоту, самолет вдруг резко ухнул вниз и загудел. В салоне напряженно замолчали. «Курточка Ксюшина пропадет, жалко, она именно такую клянчила...» – тоскливо подумала Лиза. Лизин сосед-«террорист» вытащил крошечный Коран, а его пожилая соседка – иконку. После пяти минут напряженного молчания, когда стало очевидно, что все в порядке, Лиза и «террорист» облегченно улыбнулись друг другу. «Ну ты и дура, матушка, – сказала себе Лиза, – попробуй лучше поспать, гроза международного терроризма».
Поспать не удалось, зато удалось подумать.
Разговоры с Ольгой и встреча с родителями растревожили ее. Ольгу не видела два года, родителей год... С Ольгой провела три дня, потом съездила к родителям и вернулась к Ольге. Хорошо, что от нее улетала, не так грустно.
...Родители уехали год назад. Перестройку не выдержали. Перебивались как-то, Костя вообще зарплату не получал полгода, Веточка работала страховщицей. Веточкина подруга уехала в Германию, писала письма, как хорошо, как спокойно, и пособия хватает, даже могут откладывать и в соседнюю страну съездить, например, в Париже были. Веточка вздыхала, перечитывала. Потом вдруг приходит вечером и спрашивает Моню:
– Папа, а можно как-нибудь восстановить документы, что вы – еврей?
Моня всполошился:
– Я... я в детстве и молодости был евреем, а потом русским. А сегодня на рынке я слышал «проклятые еврейские жиды», так один продавец другому говорил. Я на всякий случай отошел подальше, к помидорам и огурцам, и там немножко постоял, ведь это я «проклятый еврейский жид». А что? Тебе зачем?
– Папа, давайте возьмем справку, там посмотрим.
Документы восстановили, взяли Моне справку в синагоге. В справке черным по белому значилось: «Михаил Данилович Бедный, в метрике Моисей Давидович Гольдман, является евреем».
Веточка все организовала, проявила вдруг резвость, прежде ей не свойственную. Моня смеялся:
– Я, Михаил Данилович Бедный, в девичестве Моисей Давидович Гольдман...
Получив справку в том, что он еврей, Моня ужасно загордился. «Дед полностью изменился, – веселилась Лиза. – Приобрел национальное самосознание. Пытался представляться Давидовичем, хотя последние пятьдесят лет прожил Данилычем, важничал, через каждое слово говорил с достоинством: „Лично я считаю...“
Все остальное оказалось несложным. «Проще пареной ре-пы», – гордо повторяла Веточка. Что-то в этом просторечном выражении отвечало ее внутреннему состоянию, наверное, несочетаемость ее самой, советской инженерки Веточки, и близкой жизни в сердце Европы. Сдали документы в немецкое консульство, немецкое консульство убедилось, что Костя, Монин сын, хоть и русский по паспорту, тоже еврей. Разрешили Косте въехать в Германию и русской Веточке вместе с ним как члену семьи.
Лизу не звали, понимали, что не поедет. А Моню уговаривали, упрашивали. Вечерами, набегавшись по своим предотъездным делам, Веточка плакала, сердилась и снова плакала:
– Папа, как же вы без нас? Посмотрите, какая бедность вокруг. Что нас ждет! Я хочу хотя бы в конце жизни пожить!
– Я понимаю, что там хорошо, а здесь плохо, но я лучше хочу, чтобы мне было плохо здесь... где мне хорошо, – запутался Моня. – В общем, я с Лизой останусь. И могилка Манина здесь...
– Лизочка, доченька, ты понимаешь, как я жила, – объясняла, как просила прощения, Веточка. – Я всю жизнь прожила через попу...
– Ты что? Как это? – Лиза испугалась, что Веточка так ругается.
– Все говорили: «За Маниной спиной прожила». А думаешь, мне легко было? За ее спиной? Это тебе она была бабушка, а мне – свекровь! Я и хозяйкой-то в доме никогда не была... Полы мыла всегда, оглядываясь через попу, правильно ли мою, что она скажет... Так и прожила всю жизнь через попу... – Веточка всхлипнула.
– Мама, уезжайте, не плачь... Дед со мной останется, вы приедете в гости, потом мы... Ксения подрастет, может, захочет в Европе учиться... Мы же не расстаемся навсегда...
– Дед будет с Лизой! – важно подтвердил Моня.
Он совсем не выглядел несчастным, наоборот, казался, как никогда, оживленным и деятельным, будто мысленно потирал руки. Сыну и невестке его решение казалось дикой стариковской дурью, граничащей со старческим слабоумием, Веточка даже слово научное Косте нашептывала: «Деменция, Костя, у него старческая деменция...» – но Моня-то знал, что никто из них не был настолько в своем уме, как он сам.
Моня давно мечтал навести во внучкиной жизни порядок. Лиза догадывалась, что дед строит планы взять все в свои руки – ее, Лизу, хорошенько с утра до вечера кормить, свекровь Инну Сергеевну научить наконец правильно лечиться, а уж с правнучкой, Ксенией, он состоял в такой теплой хихикающей близости, будто были они не прадед с правнучкой, а лучшие подружки. О чем могут часами шептаться два болтуна с разницей в возрасте в несколько поколений?
Моня чувствовал себя у руля. Моне открывалась новая жизнь, куда более интересная, чем безрадостное стариковское угасание в чужой стране.
– Этот их отъезд стоил мне полздоровья! – смахнув слезу, значительно сообщил Моня, когда родители скрылись из виду, растворившись в толпе, следующей рейсом «Петербург – Франкфурт». – В следующем году обещали приехать... Не знаю, доживу ли... – И тут же по-деловому добавил: – Сразу домой поедем или, может, сначала на рынок заскочим?
Если тебе восемьдесят лет, а ты еще кому-то нужен... Лизе после смерти мужа он был нужен, это дед знал совершенно точно.
Игорь умер летом, в свой день рождения. Ему исполнилось пятьдесят. Ксении было десять, Лизе тридцать четыре... В жизни Игорь не любил привлекать к себе внимание. «Я человек камерный, моя жизнь – исключительно мое частное дело», – говорил он. А вот умер он на людях, будто взял реванш за тихую жизнь. День рождения его всегда справляли на даче, там, среди людей, пьяного летнего веселья,
