– успех.

Когда мама говорила «Ася бедный ребенок, без матери», у меня от ужаса заходилось сердце, – а если бы это я была без мамы?.. И тут же думала – а как бы это было, без мамы? Никто бы на меня не кричал. Никто не повторял бы и «у нас такая семья», и… помнишь, какое слово было у нее для меня самое главное? Планка. Сколько раз я слышала «ты должна держать планку»?! Миллион.

Знаешь что? Меня до сих пор тошнит от слова «планка»!

Мама всегда меня подставляла. Мы с ней страшно ссорились, до крика, до визга. Папа выходил из кабинета на крики, и мама мгновенно менялась в лице – нежно улыбалась и недоуменно говорила: «Нет, ну ты представляешь, – так орать! У Зины совершенно нет сдерживающих центров». Папа брезгливо смотрел на меня и уходил обратно в кабинет.

Нет, я понимаю! Она хотела быть для папы женственной, праздничной, а не орущей мегерой с перекошенным от злобы ртом. Но зачем же всегда меня подставлять?! Это маленькое предательство каждый раз было мне как будто заново.

Она любила папу за то, что он знаменитый писатель, иначе зачем она вышла за него замуж? Папа был очень благородный и красивый, – все говорили, что он похож на Маяковского, но на целое поколение старше, ему было под пятьдесят, когда я родилась. А ей не было тридцати. Она так гордилась его положением, повторяла бесконечно: «Я посвятила ему свою жизнь». Ему, а не мне.

Она и меня любила за то, что я красивая, приношу домой одни пятерки. Я ей пятерку, она мне немного любви. Как автомат, четко выдающий на каждую копейку стакан газированной воды.

Вот скажи, как она умудрилась сделать так, чтобы единственный ребенок вырос таким недолюбленным?! Я всегда чувствовала, что они с папой вместе, вдвоем, а я на обочине, не главная. И я всегда ревновала и боролась с ней за папу – а что мне оставалось делать?!

Зачем я сейчас это вспомнила? Ну, во-первых, это объясняет, почему я так страстно боролась за тебя, – я за все боролась. Мне всегда казалось, что мне мало любви, что нужно немедленно эту любовь заслужить, заполучить, выцарапать…

А во-вторых, меня до сих пор мучают детские отношения с мамой. Я все время подозревала ее в равнодушии, и получался замкнутый круг – я пристрастно вглядывалась, а она отмахивалась, как могла.

Из-за нее я всю жизнь веду себя, как будто я отличница с бантами, из-за нее я считаю, чем значительней человек, тем больше он достоин любви. Это мой семейный невроз, я же все-таки дочь своей матери.

Пока.

Привет!

Зинка?.. Не ври, не ври! Ты сама хороша!

Как будто я не видела ваших ссор – ты была ужасна. Один раз ты кричала ей «ты никто, ты ничтожество!», а сколько раз ты орала «идиотка!», а сколько раз «я тебя ненавижу!». Ты сама зажигалась об нее, как спичка!

Слушай, я вот что думаю. Может, вы просто друг другу не подходили?.. Бывает так, что люди не подходят друг другу, не важно, что они мать и дочь?

А если даже она больше любила твоего папу, чем тебя, так что? Может, хватит уже считаться?! Ты вечно хочешь больше, чем человек может тебе дать, Зиночка!

В общем, прости ее за то, что ты тоже не сахар, а?..

Привет, Ася!

Ася обиделась на Илью – раз обиделась, другой, третий.

– Один раз, второй раз, третий, – загибая пальцы, сказала Ася. – Три раза! Три!

Обиженная Ася была похожа на обиженного олененка, – глаза еще печальней, губы еще капризней, челка еще пушистей.

– Ему что, интересней с ними, чем со мной?..

Три раза подряд Илья отказался пойти с Асей в мастерскую и потащил ее домой. То есть предпочел умные разговоры любви, Асиных гостей самой Асе.

– Это, наоборот, хорошо. К любви всегда прилагается еще что-то, – сказала Зина, – я точно знаю. Как у Мопассана.

Зина все точно знала из книг. Зачем свой собственный неприятный опыт, если можно воспользоваться чужим? Зина может все узнать из книг, а Ася, если что-то пропустила в книжке, от Зины.

– Ты что, с ума сошла? Считаешь, что Илья – милый друг? – Ася вытаращила глаза.

– Дюруа любит женщин, которые могут дать ему что-то, кроме самих себя: положение в обществе, деньги. Но главное, что нам нужно понимать, – что он искренне любит каждую женщину, которая может ему это дать. Нет, я не хочу сказать, что твой Илья – милый друг, но это есть в каждом мужчине: чем больше женщина может ему дать кроме себя самой, тем любовь крепче. В твоем случае это круг общения. Так что радуйся, что у тебя есть…

Зина не договорила – есть чем его удержать, такого красивого, взрослого. Ведь даже самую нежную, обаятельную, необыкновенную могут бросить, – так написано в книгах. Вронский оставляет Кити ради Анны. В «Ярмарке тщеславия» Джордж изменяет нежной Эмили с хитрой Бекки, хотя совершенно непонятно, почему нежность привлекательнее хитрости. Или у Бальзака – Жюльен бросает юную Сюзанну ради весьма потрепанной Беатрисы, и совершенно непонятно, почему опыт и длинный унылый нос оказываются привлекательней невинности и красоты.

– …Что у меня есть, чем его удержать, – задумчиво договорила Ася. Они, как всегда, понимали друг друга с полуслова.

Теперь Илья был у Аси дома всегда. У Аси было весело и многолюдно, можно, как в салоне, перетекать от одного человека к другому, знакомиться, общаться. Можно в этом шуме и затеряться, как время от времени терялся сам хозяин дома. Хозяйкой салона была его очередная любовница. Ася не была совсем уж «без матери», у нее всегда была женщина, то есть у отца всегда была женщина, и все они были одинаковые – активные, светские, доброжелательные, любили Асю, и салон переходил от одной к другой вместе с хозяином дома и Асей.

Илья был очарован богемной средой, как Алиса в Стране чудес, побежал за Белым Кроликом, провалился в нору, попал в другую реальность, где все не так, как он привык. Зине и Асе Илья казался очень взрослым, они и вообразить не могли, что он и людей таких не видел, и разговоров таких не слышал, что он вообще ничего не видел, кроме своей коммуналки, районной библиотеки, девочек из института…

Ему было удивительно все – книги, которые он не читал, альбомы художников, о которых он даже никогда не слышал. Иногда случайно выяснялось, что он не знает того, что все знают. Никто и не воспринимал это как конфуз, кроме него самого.

В первый приход Ильи его спросили, что он думает о Григорьеве, и он уклончиво сказал «неплохо». И все на него удивленно посмотрели – ничего себе, Григорьев ему «неплохо». И кто-то сказал: старичок, ты лучше скажи «очень плохо», это позиция, это нормально.

Илья покраснел, но улыбнулся и дурашливо сказал:

– Я прочитал все, что было в районной библиотеке, от «Повести о Зое и Шуре» до Трифонова, а вот живопись я знаю только по открыткам в киоске «Союзпечать». Я сказал «неплохо» – не хорошо и не плохо, потому что я вообще не знаю, кто такой Григорьев.

Все заулыбались и полюбили его. Говорили: «Ася, какой у тебя интересный мальчик», или «какой у тебя умный мальчик», или «какой у тебя обаятельный мальчик».

Чем больше Илья присматривался, прислушивался, тем было «все страньше и страньше». Прежде он с такими людьми не общался, а у Аси дома он всякий раз находил для себя кого-то интересного, – где бы он раньше смог подойти к незнакомому человеку и с ходу вступить в интереснейший спор о Достоевском?

…Ася всегда жила в этом, и Зина вместе с ней, – когда подросла настолько, что мама не могла контролировать каждый ее шаг, – но каким необыкновенным показался Асин дом Илье! Там всегда было много вина, но пили для веселья и для духа и всегда что-то придумывали. Например, 8 марта был объявлен Днем духовных трансвеститов.

Каждый должен был прочитать эротический текст собственного сочинения, но каждый мужчина от лица женщины, а женщина от лица мужчины. Илья, который прежде праздновал Международный женский день