«Улица Руднева, потом Черкасова, на третьем светофоре налево…» Даша нервно сверяла по бумажке Алкин адрес. Она почти не бывала в гостях у Алки, хотя звонила ей каждую неделю. Даша рассказывала ей, кто учится у нее на курсах, пересказывала Маргошины шутки, спрашивала, что приготовить на обед и как поступить с остатками вчерашнего мяса.

– Прокрути в мясорубке и сделай макароны по-флотски, – советовала Алка.

Даша тут же выбрасывала остатки мяса в помойку и удовлетворенно шла спать.

Потребность в каждодневном общении осталась у нее как наследство многолетней ежечасной близости с Женькой. Ей хотелось разговаривать с Алкой каждый день, но Дашина потребность в Алкином участии в ее жизни была несравненно больше, чем у Алки в ней самой. Даша всегда звонила сама и всякий раз, набирая Алкин номер, ловила себя на некоторой внутренней дрожи, обрадуется ли ей Алка или будет разговаривать с ней чуть капризным обиженным тоном.

Удивительным образом сложилось между ними табу на обсуждение некоторых тем. Игорек был неотъемлемой частью Дашиной жизни и Дашиной квартиры. Разговаривая с Алкой, она упоминала Игорька как некий предмет обстановки, искренне забыв, что Алка любила его и была его женой. Алка и сама, казалось, забыла. Она знала, что Олег с Игорьком имеют общую фирму, сама Даша проводит с ним много времени, но это никогда не всплывало в их разговорах.

Она никогда не расспрашивала Дашу о его женщинах, успехах в бизнесе, четко разделив свою жизнь на две части – до и после Игорька. Общение их было по-родственному близким и так же по-родственному ограниченным, темы их разговоров, держась в скрепленных взаимной нежностью рамках, не удалялись от хитростей Маргоши, здоровья Тяпы и Галины Ивановны, Дашиных студентов и Алкиных учеников. Даша подозревала, что Алка тоже не все рассказывает про свою жизнь. Нежная родственность между ними сохранилась, только теперь ее необходимо было пестовать, каждый раз осторожно восстанавливая.

Существовали и другие темы, которых они избегали касаться. Все, что могла позволить себе Даша и что было недоступным для Алки – путешествия, дорогая одежда, – обсуждалось ими очень поверхностно.

– Ты куда летом? – спрашивала Алка.

– Я на даче буду, может быть, только в июне уеду на неделю на море, – осторожно отвечала Даша, рассматривая путевки, по которым они должны были объехать всю Италию.

Она старалась не подчеркивать различие их возможностей, но не была уверена, что Алка согласна воспринимать это спокойно. Теперешние бедные и богатые раньше сидели за одной партой, и Алке придется примириться с тем, что в сравнении со школьной подругой она бедная. Разница в материальном положении Даши с Олегом и Игорька исчислялась большим количеством нулей и была неизмеримо значительней, чем различие между Дашей и Алкой, но для Алки это различие было зримым и оттого болезненным.

Различие пахло испанским солнцем или заболоченным прудом на шести сотках, тонкой ворсистой шерстью дорогой одежды или унизительной однодневностью турецких тряпок, сочными помидорами с рынка или вялыми гнилушками с засиженного мухами лотка.

Не рассказывать же Алке, что по сравнению с Игорьком обе они бедны совершенно одинаково. Даша только боялась, что однажды Алка решит, что ей гораздо проще больше с ней не общаться, нежели упражняться в добродетелях, не завидовать и не расстраиваться.

«Я так всех потеряю, – грустно размышляла Даша. – Женька в Германии, Маринка в Америке, неужели окраина родного города окажется такой же недосягаемой, как дальние страны!»

«Столько лет Алка выходила утром на Фонтанку, потом жила с Игорьком на Восстания, как же она может здесь жить!» – ворчала Даша, плутая между рядами пятиэтажек, отличающихся только степенью разрушения и надписями на стенах.

«Направо от универсама, повернуть в „карман“, до помойки…» – бормотала она про себя. Припарковавшись наконец у ориентира – детской площадки с покосившимся грибком бывшего зеленого цвета, вялой песочницей, вокруг которой скучали несколько мамаш, и сломанной горкой, она взглянула на бумажку с адресом.

Все правильно, на доме с обломившимся углом и вылезшими наружу черными швами зеленой краской было написано «16, корп. 5». Переминаясь в нетерпении поскорее увидеть Алку и заранее радостно улыбаясь, Даша стояла перед коричневой, кое-где облупившейся дверью. Услышав Алкины шаги за дверью, она возбужденно подпрыгнула и, поддавшись внезапному желанию пошалить, спряталась за угол. Даша просунула в открывшуюся дверь руку, ухватила Алку за свитер на животе и запищала:

– Бабушка-бабушка, а почему у тебя такой большой живот? – и в ужасе поняла, что под рукой у нее чужое, не Алкино тело. – Извините, простите, я случайно ошиблась, больше не буду, – лепетала Даша, в ужасе глядя на толстую тетку в мужском свитере.

«Что значит – я случайно ошиблась?! Если я случайно схватила чужую тетку за живот, она решит, что я сумасшедшая, а если специально хожу по квартирам и хватаю граждан за разные части тела, она сейчас вызовет милицию!» – подумала она, выкатываясь из подъезда.

– Это же корпус шесть, идиотка! – закричала она себе, заметив, что зеленая краска на цифре «шесть» облупилась до «пяти».

Скрючившись на краю сломанной песочницы, Даша курила и бездумно рассматривала окружающий пейзаж.

«Алка всегда была такая милая, смешливая… она смелая, девчонок в Репине спасла… Почему она так живет? Сначала отец ее подавлял, потом Игорек, а теперь кто… Тяпа, что ли?» – думала она. Сейчас, когда она сама была влюблена в Игорька, ей хотелось оправдать его, поискать причину его жестокости не в нем, а в самой Алке.

Влюбленная в Андрея Михайловича Марина в лучшую пору их любви переставала существовать, когда он выходил из комнаты, сливалась с обстановкой и заново оживала только с его приходом. Алка же, наоборот, только начинала существовать, когда Игорек выходил, и чем дальше он удалялся от нее, например, уезжал на несколько дней, тем она явственнее становилась прежней собой.

Она давно освободилась от Игорька, удалившись от него настолько далеко, что не хотела встречаться с ним даже для оформления развода, вернулась в себя, начала существовать… Почему же отдельно от него она существует именно так?

Даша вспомнила, как Игорек каждую сессию спорил с Алкой. Она готовилась к экзамену, учила до утра… и не ходила на экзамен.

– Я недоучила, – объясняла она. – А вдруг я именно этот билет вытащу?

– А вдруг сдашь? Ты же учила, потратила время, иди получи за свое потраченное время хоть тройку!

Алка оставалась дома или шла на экзамен, но, дождавшись под дверью последнего вышедшего с экзамена студента, уходила домой, даже не попытавшись зайти в аудиторию. – Зачем вообще ходила, лучше бы дома спала! – злился на ее нелепость Игорек, который был убежден, что в обмен на затраты времени и сил всегда должен получиться хоть какой-нибудь результат.

Переехав к пятому корпусу напротив в точности такой же детской площадки, Даша закричала высунувшейся из окна Алке:

– Пусти меня скорей!

В один скачок миновав ядовито-голубую заплеванную площадку, Даша ворвалась в квартиру и бросилась обнимать и тискать Алку.

– Какая ты хорошенькая, – вертела она Алку в разные стороны. – Ты вообще не толстеешь, признавайся, что ты с собой делаешь?

Она тараторила, стараясь скрыть смущение, которое всегда охватывало ее в первые минуты, когда она входила в Алкину квартиру.

Даша не любила сюда приезжать. Как она ни смущалась собственным мыслям, Алкина жизнь выглядела в ее глазах убогой. Приезжая сюда, она неприятно ощущала себя «новой русской», пренебрежительно навещающей старую русскую жизнь.

Алка преподавала в соседней полуразрушенной школе химию, и ее учительской зарплаты едва хватало на колготки и жевательную резинку для обожаемой Тяпы, а Миша был личным водителем директора небольшого шинного завода.

Договаривались, что с девяти до шести он возит хозяина и в течение рабочего дня ездит по его