страничке, тяжело вздохнул и отвернулся от следователя.

— Так что, — услышал я голос собравшегося уходить Кравца, — собака не давала вам возможности украсть мотоцикл раньше?

Я, видимо, вздрогнул, потому что следователь попросил повернуться к нему лицом.

— При чем здесь собака?

— Гусак дал показания, что мотоцикл, мол, разрешила тебе взять дочь председателя. Верно?

Я промолчал, не смог сориентироваться сразу в этом запутанном лабиринте.

— Но дочь председателя, — спокойно продолжал следователь, глядя мне пристально в глаза, — могла тебе разрешить взять мотоцикл и раньше, когда собака была… Она-то в этом случае вам не мешала. Напрашивается мысль, что вы ее отравили, готовясь заранее к преступлению.

— Мы ее не травили, — буркнул я. — Зоотехник знает…

— Уточним. Проведем эксгумацию.

— А это еще что такое? — Я в недоумении вытаращил на следователя глаз.

— Потом узнаешь, гражданин Качур, — старший лейтенант повернулся, чтобы уйти. — Я сразу предупреждал об ответственности за ложные показания. Вижу, можешь схлопотать и третью статью… Мы еще увидимся.

Кравец не попрощавшись вышел из палаты».

После «мертвого» часа, во время которого Гришка не сомкнул глаз, его вызвали в коридор. Переминаясь с ноги на ногу, в углу его поджидал Витька.

— Привет! — мимика у Гришки кислая, неестественная.

— Привет!

Гришка, поправляя повязку на голове, вплотную подошел к другу, протянул руку:

— Ты чего здесь?

— В милицию вызывали.

— Чего?

— Глупые вопросы задаешь. Это уже второй раз. На нас завели уголовное дело. Судить будут.

— За что?

— Ты в самом деле чокнулся или притворяешься?

— Ты можешь говорить толком? — зло спросил Гришка.

— За воровство мотоцикла. За что же? Певень в тот же вечер, когда привез тебя в больницу, подал письменное заявление на кражу его мотоцикла. Дело раскрутилось, как маховик.

— Вижу, — потрогал голову Гришка. — С больницы еще не выписался, а они — допрос… Будто банк ограбили, с убийством…

— Председатель настоял, — внес ясность Витька. — Торопит… А у него везде связи…

— Мотоцикл сильно пострадал?

— Меньше, чем ты… Переднее крыло погнулось, фара разбита. А так… Заводили, работает.

От этого сообщения Гришке ничуть не стало легче. Крыло, фара — всего-навсего улики. И все же Гришку не так тревожил факт кражи, как состояние мотоцикла. Платить-то придется. От этого не уйдешь.

— А что в деревне говорят?

На сей раз кислое лицо стало у Витьки.

— Чешут языки до мозолей. Мне-то отец хорошенько всыпал. А о тебе… Всякое говорят: хороший парень, мол, был…

— Что значит, был? — возмутился Гришка. — Похоронили, выходит?

— Не то чтобы похоронили… Больше все же жалеют…

Гришка замолчал, усиленно что-то обдумывая. Похоже, сельчане и вправду с ним распрощались. Ну, уж дудки! Он еще докажет, что совесть его чиста, что не так просто его очернить, как кому-то захотелось… Кому же?

— Ты на допросе об Оксанке говорил что?

— Говорил.

— И что же?

— Я сказал, что она собиралась на время отдать тебе мотоцикл.

— А о собаке?

Витька вытаращил глаза. Длинный нос его шевельнулся, маленькие ушки будто вжались в немного отросшие волосы:

— Честное слово!

— Честное слово, — передразнил Гришка. — Откуда же они узнали о собаке? О твоем дурацком эксперименте было известно только нам двоим.

— Ей-богу…

— А Оксанка? — наконец спросил Гришка о главном. — Ты ее видел?

— Нет. Утречком того же дня Певень ее и жену отправил в Гродно к тетке… Пусть, мол, в институт на консультации ходит. Там больше толку будет. Оксана, наверное, ничего и не знает.

Горькая обида наполнила Гришкино сердце.

«…Через три дня меня выписали из больницы. Но за эти три дня я передумал столько, сколько, казалось, не передумал за свою короткую жизнь. Следователь ко мне больше не приходил. Но душой я чувствовал: скоро с ним придется встретиться. Но самое страшное, что я почувствовал: история с мотоциклом приобретает непредвиденный поворот. Я на первом допросе не признался, что «ИЖ» разрешила взять Оксанка. То есть я соврал. Пусть даже из благородных целей, но соврал. Тем самым нарушил предупреждения следователя. Но с другой стороны — Оксанка разрешила мне взять мотоцикл без ведома отца. Как мне было поступить в данном случае? Неудивительно, что председатель заявил в милицию. Значит, Оксанка ему не сказала правду. Или не успела. Но ведь Витька сразу признался, что в этой истории замешана дочь председателя. Пусть эти сведения косвенные, но следователь их обязан проверить. В этом случае он должен поговорить с самой Оксаной. По всему видно, не говорил. Да он и не мог встретиться с ней — она уехала к тетке. Выходит, надо ждать. Интересно: ее специально увезли подальше от дома или в самом деле решили, что в институте она получит больше знаний за этот короткий период? Как бы там ни было, мое дело дрянь. Теперь все зависит от Оксанки. А вдруг она не признается? Скажет, что ничего не знает, и все. Кто я для нее?

Я старался предвидеть будущее. Мысленно организовывал встречи-допросы со следователем, предугадывал вопросы и ответы, строил ход следствия, а конца его придумать никак не мог. Что ж, решил, жизнь покажет…

Я ничуть не удивился, когда увидел поджидавшего меня старшего лейтенанта. Он, как старому знакомому, мне улыбнулся, поздоровался и пригласил следовать за ним. Я, проходя мимо зеркала, вмонтированного в колонну, мельком взглянул на себя в полный рост. И ужаснулся. На кого я был похож! Мятый, перепачканный грязью костюм. На правой коленке кто-то небрежно заштопал штанину, разорвавшуюся, видимо, при падении. Голова в бинтах, словно в чалме. За несколько дней на верхней губе выросли черные усики. Под глазом красовалось, как у ужа, желтое пятно. Увидела бы Оксанка! Неудивительно, что встретивший меня Кравец так мило улыбнулся…

Дорогой молчали. Только когда приехали, усадив меня в своем кабинете за стол, сам усевшись напротив, следователь напевным фальцетом спросил: