«блестящее будущее». Блестящее будущее. Может, этот тренер умел вдохновлять своих ребят, но предсказатель из него получился неважный.

В третьей коробке сверху лежала фотография Ллойда, сделанная в Корее. Групповой снимок, похоже, любительский, где молодые парни стояли в обнимку, небрежно расстегнув форменные кители. Все улыбались. Реннарт выглядел очень худым, но не казался ни измученным, ни изможденным.

Майрон отложил фотографию в сторону. В комнате было тихо, а жаль – тут больше подошла бы мелодия какого-нибудь старого романса. В коробках Реннарта заключалась целая эпоха, жизнь, полная желаний и надежд, личного опыта, ярких впечатлений, жизнь, которая, несмотря ни на что, предпочла убить саму себя.

Со дна коробки Майрон выудил свадебный альбом. На потускневшей меди было отчеканено: «Ллойд и Люси, 17 ноября 1968 года, сейчас и навсегда». Ирония жизни. Твердая обложка из кожзаменителя покрылась тысячью мелких трещин. Первый брак Реннарта, аккуратно упакованный и сложенный на дне коробки.

Майрон хотел отложить альбом, но любопытство победило. Он уселся на полу, поджав ноги по- турецки, точно мальчишка, которому подарили пачку новых бейсбольных карточек. Положив перед собой альбом, он открыл обложку. Заржавленные кольца громко заскрипели.

Первый же снимок приковал его к месту.

Майрон вжимал в пол педаль акселератора.

Парковка на Честнат-стрит была запрещена, но его это не смутило. Он остановил машину и выскочил под раздраженные гудки водителей. Пробежав через вестибюль «Омни», Майрон влетел в кабинку лифта. На верхнем этаже он быстро нашел нужный номер и громко постучал.

Дверь открыл Норм Цукерман.

– Дружище! – воскликнул он, просияв улыбкой. – Какой сюрприз!

– Можно войти?

– Тебе? Конечно, старина, в любое время.

Но Майрон уже был в номере. Передняя комната, выражаясь языком гостиничных буклетов, сочетала вместительность с элегантной обстановкой. На диване сидела Эсме Фонг. Она взглянула на Майрона как затравленный зверек. Повсюду – на полу, на креслах, на кофейном столике – валялись яркие постеры, рекламы, ксерокопии и прочая макулатура. Майрон заметил увеличенные снимки Линды Колдрен и Тэда Криспина. В глаза отовсюду лезли логотипы «Зума», неизбежные и вездесущие, как духи мщения или телефонные торговцы.

– Мы тут разрабатываем стратегические планы, – сообщил Норм. – Но всегда можно сделать перерыв, верно, Эсме?

Девушка кивнула. Норм шагнул к бару:

– Что-нибудь выпьешь, Майрон? Не уверен, что тут есть «Йо-Хо», но я могу…

– Нет! – перебил Болитар.

Цукерман шутливо вскинул руки.

– Эй, Майрон, остынь, – произнес он. – Какая муха тебя укусила?

– Норм, я хочу предупредить тебя.

– О чем?

– Мне жаль, что все так получилось. Я считаю, что твоя личная жизнь касается лишь тебя. Но сейчас ситуация зашла слишком далеко. Я должен рассказать об этом, Норм. Извини.

Норм Цукерман не двинулся с места. Он открыл рот, будто собираясь возразить.

– Откуда ты узнал? – наконец проговорил Норм.

– Ты находился с Джеком. В «Корт-Мэнор-инн». Вас видела горничная.

Норм посмотрел на Эсме, которая сидела с окаменевшим видом, затем перевел взгляд на Майрона.

– Понимаешь, что произойдет, если люди узнают, что я голубой?

– Прости, но я ничего не могу поделать, Норм.

– Послушай, Майрон, я глава компании. «Зум» занимается модой, имиджем и спортом, а в этой области гомофобия всегда цветет махровым цветом. Репутация в моем деле – все. Если станет известно, что я старый гомик, «Зум» пойдет ко дну, как рваная калоша.

– Не уверен, – возразил Майрон. – В любом случае, ничем не могу помочь.

– Полиция знает? – спросил Норм.

– Пока нет.

Норм воздел руки к небу:

– Тогда какого черта ты хочешь меня выдать? Это было просто небольшое развлечение. Да, я встретился с Джеком. Да, мы понравились друг другу. Ну и что? Конечно, мы оба собирались держать рот на замке. Это не имеет никакого отношения к убийству.

Майрон покосился на Эсме. Она взглядом умоляла его молчать.

– Полагаю, что имеет, – усмехнулся он.

– Да? И ты готов разрушить мою жизнь?

– К сожалению.

– Может, мне все-таки удастся переубедить тебя?

– Боюсь, что нет.

Норм отошел от бара и рухнул в кресло. Он уронил голову на руки, запустив пальцы в густую шевелюру.

– Вся моя жизнь была основана на лжи, – пробормотал он. – Детство провел в Польше, где всегда врал, что я не еврей. Веришь? Я, Норман Цукерман, прикидывался самым распоследним гоем. Зато я выжил. Приехал сюда. И провел остаток жизни, притворяясь, будто я крутой парень, настоящий Казанова, вокруг которого всегда крутятся молоденькие девчонки. Ко лжи быстро привыкаешь, Майрон. Жить становится легче и удобнее. Вранье превращается в параллельную реальность, если ты понимаешь, о чем я.

– Мне очень жаль, Норм.

Цукерман глубоко вздохнул и выдавил улыбку.

– А может, это и к лучшему, – произнес он. – Возьми хоть Денниса Родмана. Он натуральный трансвестит. И что, ему это как-то вредит?

– Никак.

– Знаешь, когда я приехал в эту страну, то сделался самым отъявленным евреем во всей Америке. Ведь верно? Скажи мне правду. Я был самым откровенным и вызывающим евреем, разве нет?

– Самым вызывающим, – подтвердил Майрон.

– Клянусь своей еврейской задницей. Когда я начинал, многие мне даже говорили – сбавь тон. Мол, ты чересчур выпячиваешь свое еврейство. Это перебор. Тебя не примут. – Его лицо прояснилось. – Вдруг мне удастся проделать тот же фокус и с голубизной, а, Майрон? Стать самым ярким и вызывающим геем? Понимаешь, о чем я?

– Да. Кто еще знал о тебе и Джеке?

– Никто.

Майрон указал на Эсме:

– А как насчет молоденьких девчонок, крутящихся вокруг тебя? Как насчет той, которая фактически живет с тобой? Ты думаешь, что ей было легко об этом узнать?

Норм пожал плечами:

– Тем, кто всегда рядом, начинаешь доверять. Нельзя же постоянно быть настороже. Может, она и знает. И что?

Майрон обратился к Эсме:

– Хотите ему рассказать?