Хотя пастор видел все совершенно отчетливо, зрелище было настолько невероятное, что все его существо словно восстало и он отказывался верить своим глазам. «Нет, такое просто немыслимо, — думал он. — Я слишком долго скакал в лесной мгле. Все это мне просто мерещится».

Тем не менее он во все глаза смотрел по сторонам, ожидая, что же будет дальше.

Ждать пришлось недолго. В лесу раздался звон колокольчиков, а затем шум, топот и треск ломающихся ветвей, как бывает, когда стадо животных прокладывает себе путь через лесную чащу.

И правда, огромнее стадо домашних животных поднималось в гору. Они выходила из леса в таком порядке, в каком направлялись обычно на летнее пастбище. Впереди шла корова-вожатка с колокольчиком на шее, затем бык, за ним — другие коровы, а в хвосте молодняк — телки и телята. За ними, теснясь, следовало стадо овец, за овцами — козы, а замыкали шествие лошади с жеребятами. Рядом со стадом бежала овчарка, но ни пастушонка, ни девушки с горного выгона не было.

У пастора защемило сердце; ведь домашние животные шествовали прямехонько навстречу хищникам, на растерзание. Ой хотел было преградить им путь, криком заставить их остановиться, но понял, что задержать скотину нынче ночью не во власти человеческой, и промолчал.

Как мучились домашние животные, идя навстречу тому ужасному, что их ожидало! До чего они были жалкие и перепуганные с виду. Корова-вожатка с колокольчиком на шее шла, понурив голову, еле передвигая ноги. Даже козы не бодались, не прыгали и не резвились. Лошади пытались бодриться, но все равно дрожали от страха. А самой жалкой казалась овчарка. Поджав хвост, она почти ползла по земле.

Корова-вожатка с колокольчиком на шее подвела стадо почти к самой лесной троллихе, стоявшей на вершине каменной глыбы. Корова обошла вокруг валуна, а потом повернула назад к лесу, и ни один из хищников не тронул ее. Точно так же проследовало и все остальное стадо; и ни один из хищников даже не коснулся домашних животных.

Пока скотина проходила мимо лесной девы, она то и дело склоняла свой сосновый факел над кем- либо из животных.

И всякий раз, когда это случалось, хищники испускали громкий и веселый рев, особенно, если факел метил корову или какое-нибудь другое крупное животное. А животное это, видя склоненный над ним факел, кричало громко и пронзительно, словно в него вонзали нож. Стадо же, к которому оно принадлежало, также разражалось жалобами и сетованиями.

Тут пастор начал понимать, что происходит. Ему и раньше доводилось слышать, будто всякий раз под Новый год животные и звери из Дельсбу собираются на горной гряде Блаксосен и лесная троллиха метит своим факелом домашних животных, которые в этом году будут отданы на съедение хищникам. Он испытывал глубочайшее сострадание к несчастной скотине, которая попадет во власть диких зверей, хотя иного господина, кроме человека, у нее не должно бы быть.

Только первое стадо миновало валун, как снизу из лесу снова послышался звон колокольчика, и на вершину горы поднялась новая вереница домашних животных, но уже из другой усадьбы. Стадо это шло в том же порядке, что и первое, и направлялось прямо к лесной деве, которая, по-прежнему стоя на каменной глыбе, беспощадно и сурово посылала на смерть одно животное за другим.

За этим стадом потянулись нескончаемым потоком и остальные. Одни стада были так малы, что состояли всего лишь из одной коровы и нескольких овец, а некоторые даже всего лишь из пары коз. Ясно было, что хозяева их — владельцы маленьких убогих лачуг. Но и эту скотину метила, опуская свой факел, лесная троллиха. Никто не знал пощады.

Пастор думал о крестьянах из Дельсбу, питавших великую любовь к своим домашним животным! «Если б они только знали о том, что здесь творится, они бы этого ни за что не допустили. Они бы скорее пожертвовали собственной жизнью, чем согласились, чтобы скотина их проходила сквозь строй волков и медведей и получала смертный приговор от лесной девы».

Последним поднялось в гору стадо самого пастора. Еще издали узнал он звон колокольчика своей коровы-вожатки; похоже, что узнала его и лошадь пастора. Вся в поту, она дрожала мелкой дрожью.

— Так, стало быть, теперь твой черед пройти мимо лесной троллихи и получить приговор, — сказал пастор лошади. — Не бойся! Я понимаю, почему ты привела меня сюда, и я тебя не предам!

Великолепное стадо пастора прошествовало длинной вереницей из леса и уже подходило к чудищу и к хищникам. Последней шла лошадь, которая привезла своего хозяина на вершину горной гряды Блаксосен. Он не спешился, а продолжал сидеть в седле, позволив лошади везти себя к лесной деве.

При нем не было ни ружья, ни ножа для защиты, когда он отправился навстречу чудищу. Сначала никто его как будто не заметил. Скотина пастора проходила мимо лесной троллихи точно так же, как и другие стада. Однако она ни разу не опустила свой сосновый факел. Стоило же подойти к ней умной лошади, как чудище шевельнулось, словно собираясь обречь ее на смерть.

Но в тот же миг свет факела упал на человека. Лесная дева закричала громким, пронзительным голосом, и факел выпал у нее из рук на землю.

Пламя тотчас же погасло, и свет внезапно сменился тьмой. Пастор уже не мог ничего разглядеть. Да и расслышать тоже ничего не мог. Вокруг воцарилась глубокая тишина, какая обычно и стоит в зимнюю пору на дикой лесной пустоши.

Но тут тяжелые тучи, покрывавшие небо, внезапно расступились, и в просвете между ними выплыл полный месяц, ярко осветивший землю. И пастор увидел, что он один стоит со своей лошадью на вершине горной гряды Блаксосен. Ни одного из хищников там уже не было. А на земле не осталось и следа топтавших ее копыт. Сам же пастор по-прежнему сидел верхом, а лошадь под ним вся дрожала, обливаясь потом.

Когда пастор съехал вниз с горы и вернулся домой в усадьбу, он и сам не знал, во сне или наяву случилось с ним то, что он пережил. Но одно он твердо знал: то был знак ему, призыв подумать о бедных домашних животных, попадавших во власть хищников. И он стал так истово читать проповеди крестьянам из Дельсбу, что в его времена были истреблены все волки и все медведи в округе. Правда, когда пастора не стало, они появились там вновь.

На этом Бернхард закончил свою историю. Все наперебой расхваливали его, и казалось, не было сомнения в том, что награду получит он. Многие даже шептались: жаль Клемента, ни к чему старику с ним состязаться.

Но Клемент храбро приступил к рассказу.

— Однажды, когда я бродил по Скансену близ Стокгольма и скучал по дому, — начал он…

Далее он поведал своим слушателям о домовом, которого откупил у рыбака, чтобы малышу не пришлось томиться в клетке, где на него без конца глазели бы люди. И еще Клемент рассказал о том, что, сотворив такое доброе дело, он тотчас был за него вознагражден. Старик говорил без умолку, а слушатели его все больше и больше удивлялись. Когда же, наконец, старый музыкант дошел до королевского лакея и чудесной книги, все девушки положили рукоделие на колени. Застыв от изумления, они не спускали глаз с Клемента, которому довелось пережить такие необычайные приключения.

Лишь только Клемент кончил свой рассказ, старшая из девушек объявила, что шейный платок достается ему.

— Бернхард рассказал про то, что было с другим человеком, а Клемент сам попал в настоящую сказку. Это, я думаю, куда любопытней, — добавила она.

Никто с ней не спорил. Услыхав, что Клемент разговаривал с самим королем, все стали смотреть на него совсем другими глазами. Старый музыкант, смущенный и гордый, был на верху блаженства, но изо всех сил старался этого не показывать. Вдруг кто-то спросил его, куда девался домовой?

— Сам-то я не успел выставить ему голубую плошку, — признался Клемент. — Но я попросил сделать это старика лапландца. А что сталось после с малышом, я того не знаю.

Не успел Клемент вымолвить эти слова, как сверху, неведомо откуда, свалилась и ударила его по носу маленькая сосновая шишка. С дерева она упасть не могла, да и бросить ее никто не мог. Откуда она взялась, так никто и не понял.

— Ай, ай, Клемент! — сказала старшая из девушек. — Похоже, малый народец слышал, о чем мы говорили. Ты сам должен был поставить домовому голубую плошку, а не поручать это другому.