творческом процессе необходимо участвовать, если не активно, то мыслью, ибо в конце концов только она одна творит действенное для всего существа… Но довольно об этом: это помешает Вам читать новую рукопись г-на Яманака или крестьянина из Тоно. Вы ведь в конце концов правы: Вы ведете определенную линию, равняетесь по Вашему личному фронту, и Вы, повторяю, бесконечно правы и счастливы».
Но и Н. И. Конраду было совсем непросто разобраться в происходящем в России. Тем не менее со свойственным ему глубоким проникновением в сущность явлений он сумел понять ту сложную ситуацию, которая была в России к лету 1917 года. В начале июля он писал Невскому: «Дорогой Николай Александрович, если Вы волнуетесь еще не одними только индивидуальными процессами, а процессами надъиндивидуальны-ми, — верьте в Россию. Я всегда верил в чудо, верю и теперь, оно спасет нас. Слушайте, я уже успокоился за месяц своего пребывания в столице, в этом пекле и кот
ле, Всего, что делается 6 Мйрё, — я сумел отделаться от той психологии „испуганных' интеллигентов, которые наполняют у нас улицы, трамваи и т. д. и которые являются самым пакостным, самым ужасным, самым печальным из всего того, что имеется у нас сейчас в России, ужаснее удушья провокации и шпионства, ужаснее наступающих германских полчищ».
Такие письма вносили смятение в душу Невского. Он никак не мог понять, что же так изменило Николая Иосифовича, который в бытность свою в Японии был безраздельно предан одной только науке.
Сам Невский по-прежнему регулярно посещал библиотеки, бродил по городу, теперь уже чаще всего в одиночестве. Он уже хорошо ориентировался в Токио. Знал небольшие художественные магазины, где торговали игрушками, изготовленными в различных провинциях Японии. Часто бывал в лавочке на улице Даигод-зака и в магазине «Фудзики», который недалеко от Мацуэдзуми-тё. Полки в них буквально ломились от красочных, занятных товаров. Глиняные дудки в виде совы, деревянные куколки — кокэси, соломенные, бамбуковые, бумажные игрушки… Невский выбрал игрушку «такарами» — «сокровище-веяло». Это был набор сельскохозяйственных орудий из бамбука. Миниатюрный серп, которым жнут рис, крошечные грабли, мотыга, веяло для отделения зерна от шелухи. Игрушки давали полное представление о настоящих орудиях крестьянского труда. Там же он купил маленькую куколку, состоящую из одной головы, насаженной на бамбуковую спицу. Такую куколку прихожане приносят с собой в храм, чтобы оставить ее в дар.
За небольшую лепту священнослужители буддийских и синтоистских храмов раздавали амулеты. В синтоистском храме Янагимоти дзиндзя в Янагивара Невский получил две глиняные фигурки барсуков, большую и маленькую, а в буддийском храме Сибамата — две фигурки обезьян. Вернувшись домой, подробно записывал, где и когда купил или получил в дар амулеты и игрушки, зарисовывал их. Приводил все известные ему толкования этих предметов. Под рисунком, изображающим сидящую обезьянку, записал: «Вообще обезьяны считаются в народе посланницами бога, почему и небольшие глиняные изображения, покупаемые паломниками,
называются „Тайсякусама-но цукаихимэ', т. е. „принцесса — посланница господина Тайсяку'».
Невский любил пестрые кварталы токийской окраины, но все же лучшие свои часы он проводил в Уэнос-ской библиотеке. Уже сам парк Уэно, через который проходил Невский, постепенно настраивал на размышления. Он шел мимо заросшего огромными цветами лотоса пруда, который так много раз описан в японской литературе, мимо молчаливых, погруженных в размышления людей, сидящих на скамейках возле воды. И с трудом верилось, что в двух шагах от этого тихого места бурлит город, пыльный, суетливый.
Н. А. Невский входил в читальный зал, заказывал комплект «Дзинруйгаку дзасси» («Этнографический журнал»), или «Тоса коку гунсё руйдзю» («Классифицированный сборник книг о провинции Тоса»), или сочинение Иха Фую «Корюкю» («Рюкюские острова в древности»). Переводил, делал выписки, набрасывал черновики будущих работ. Доклад Янагита Кунио в обществе «Тэйюринрикай» — «Мысли по поводу синто» переведен полностью. В толстую тетрадь в матерчатом переплете убористым почерком переписано сочинение Кавамура Едзю «Исследование японского шаманства», содержащее разделы: «Слово „мико'», «Лица, изрекающие волю богов», «Оракулы и праздники» и др. Перевод занял почти полтораста страниц. Другая тетрадь озаглавлена «Материалы для истории шаманства в Японии» — в ней выдержки из книг и статей. Еще одна — «О религиозных обрядах и культовых игрушках». Японские авторы описывали народные обычаи, обрядность, культы досконально, не оставляя без внимания ни одной мелочи. Особенно часто встречалось Невскому имя божества Осира: «С давних пор, — записывал Невский, — в Осю существует особая вера, это обычай чествовать так называемого бога Осираками. Это не просто культ представителя чего-нибудь великого: успехи и неудачи, счастье и несчастье человеческой жизни — все это целиком зависит от силы данного божества, изменение неудачи на успех тоже совершается по его милости. Поэтому верующие в него соединяют в себе благочестие, любовь к нему и боязнь, страх; с одной стороны, он признается как бог сострадания, человеколюбия, добра и красоты, вроде римской Венеры, а
с другой стороны — как бог убивающий, казнящий, карающий и строгий, вроде Купидона. Только отличие его от так называемых богов религий заключается в том, что он совершенно не ведает будущим, а только настоящим…».
С богом Осира Невскому еще предстояло встретиться. Но что же все-таки происходит дома, в России? Когда можно будет вернуться на родину? Одиночество после отъезда друзей давало себя знать. Не хватало дружеского тепла, совета, помощи. Иногда просто не хватало знаний. Невский обращается к своему учителю, Василию Михайловичу Алексееву. Невский всегда помнил о нем, а тут еще восторженное письмо Конрада: у В. М. Алексеева «громадные возможности, и дай бог нам, дай бог всей синологии дождаться от него того, что он — верю — в силах дать. И какой он хороший, милый, свежий человек! Я ему очень благодарен за его огромное радушие».
В письме В. М. Алексеева к Н. А. Невскому наряду с деловыми советами, которые просил Николай Александрович, теплые, из глубины души идущие слова. В них — прозорливое понимание значения Невского для науки. Эту гордость учителя своим талантливым учеником Василий Михайлович сохранил на всю жизнь. Тогда же, в 1917 году (2 ноября), он писал: «Как я рад был получить Ваше письмо от 8 октября! Вы себе не можете представить! Подумайте — ведь я в Вас вижу все самое лучшее, Вы — лучший из моих учеников… В Вас горит энтузиазм и свет науки. Вам принадлежит будущее. Со способностями Вы соединили редкую любовь к труду и знанию, окрашенную в идеальный колорит, бескорыстный, честный, молодой и яркий. Когда мне Елисеев 10 говорит, сколь высокого мнения о Вас японские ученые, то я верю и не удивляюсь. Еще бы! Разве можно не восхищаться Вами? Кстати, о своих работах спишитесь с Борисом Леонидовичем Богаев-ским, проф. Пермского университета, упомянув меня и прося выслать Вам его работы по земледельческой религии Афин и прочие, библиографически, во всяком случае, великолепно оборудованные. Он милейший человек… Вы оба увлекаетесь одним и тем же, а это ред-
10 Елисеев Сергей Григорьевич (1889–1975) — известный японист, профессор Гарвардского университета в США,
ко и приятно. Статья моя „Бессмертные двойники и даос с золотою жабой в свите духа богатства' лежит в сверстанном виде, но, Аллах ведает, получу ли я ее до моей смерти…
Как жаль, что Вы не китаист и не можете воспользоваться трудами моей жизни. А все же попробуйте или других научите. Скажите им, другим, что я желаю им, как родным, добра. Да воссияет в них, как в Вас, моя любовь к знанию и сообщению его другим…
Если больше не увидимся, обнимаю Вас крепко, от души, и желаю Вашей жизни большего смысла и большего успеха, чем то, что выпало на долю мне, но я счастлив был и остаюсь тем, что Вы были моим учеником. В качестве лучшего пожелания скажу: да будет и у Вас такой же! Опыт подсказывает мне, что это больше разу может и не быть» п.
В отдалении от Н. А. Невского и Н. И. Конрад с большой остротой ощутил огромный научный потенциал своего друга, и не раз в его письмах мелькают слова: «Вы — надежда факультета»; «Берегите себя, Вы наша надежда и спасение». И узы связывавшей их дружбы тоже стали ощутимее на расстоянии: «Действительно только теперь я почувствовал, что за время нашего совместного житья мы перестали быть чужими друг другу. По крайней мере я, прочитав Ваше письмо, ясно это понял — и увидел то же и из Вашего письма».
«Как Вы живете, друг мой? Не поленитесь описать мне все детали, все мелочи, которые мне, Вы
