создается даже телевизи­онный архив, с помощью которого запечатлены церемонии и обряды прошлого, технологии традиционных ремесел.

Большинство старообрядцев верило, что с началом исправления книг наступило царство Антихриста. Эта вера, а также жестокие гонения со стороны государства привели наиболее радикальных «расколоучителей» к выводу, что самоубийство за веру есть подвиг, равный мученичеству. В 1687—1693 гг. на Севере бывший дьякон Соловец­кого монастыря Игнатий и его товарищи организовали массовые са­ мосожжения, в которых погибло около пяти тысяч человек. «Дерзай­те всенадежным упованием, таки размахав — да и в пламя! Накось диавол, мое тело, до души моей дела тебе нет», — одобрял протопоп Аввакум своих последователей. Случаи самосожжения, самоутопле­ния, самопогребения имели место даже в XIX в. Но не все могли пос­ледовать таким радикальным призывам. Десятки тысяч людей пред­почитали уйти от гонителей-«никониан»: одни отправлялись в преде­лы Речи Посполитой; другие — к берегам Белого моря, третьи — в леса за Волгу и дальше в Сибирь, где и сейчас еще существуют общины ста­ рообрядцев.

«.. .И пришли они, подьячие с теми выборными людьми, в черные дикие леса к тому острогу, и, не подпуская их к ост­рогу, начали воровские люди с того острога со стен по них стрелять ис пищалей. И подьячие с посыльными людьми учи­нили на тот острог окрик болшой и убили у них, воров, на степе острожной из лука чернеца (т. е. монаха). Да с того ж острога со стены сорвали они человека, Стенькою зовут, Климова. Да ис того ж воров-ского острога нашли... их во­ровское непристойное письмо. А по словам того вора Стень­ки, в том остроге воры, церковные противники. И они, во­ры, видя над собою промысел и многой окрик и стрельбу, в том остроге заперлись и хоромы зажгли сами, и от того запаления згорели они все без остатка. А отнять их вскоре от огня было невозможно потому, что у острога ворота, и у них двери укреплены многими запорами. А острог был зделан в толстом лесу, от земли мерою трех сажен мерных, и по­деланы были частые бойницы... И подьячие, войдя в тот острог, дождались того, как пожар истух, осмотрели в том пожаре многие погорелые тела, по смете тел двести с тритцать. И тот острог они, посланные люди, разорили до основания и пожгли», — так описывал самосожжение старообрядцев в Важском уезде в ноябре 1685 г. архиепископ Холмогорский Афанасий (цит. по: Шашков А. Т. Неизвестная «гарь» 1685 года в верховьях Кокшенъги // Проблемы истории, русской книжности, культуры и общественного сознания. Новосибирск, 2000. С. ПО).

Итак, церковные реформы царя Алексея Михайловича и патри­арха Никона прошли по, увы, традиционной русской схеме — «хоте­ли как лучше, а получилось как всегда». Точнее, получилось небыва­ ло хуже, и всю историю Русской православной церкви до собора 1917—1918 гг. правильнее было бы делить не на досинодальный и синодальный периоды, а на эпохи до и после книжной справы и рас­кола. В конфликте никониан и старообрядцев у каждой из сторон была своя правда. Никон и его сторонники совершенно справедливо пытались преодолеть замкнутость и отсталость русской церкви и восстановить авторитет ее главы, но действовали крайним насилием и сорвались в теократическую утопию. Аввакум и староверы муже­ственно противостояли зачастую неграмотному диктату и утвержда­ли евангельские истины ценой собственной жизни, но замкнулись в невероятном традиционализме, гордыне, антиинтеллектуализме («не высокомудрствуй, но бойся!» — писал Аввакум, сам ничего не боявшийся).

Официальными же делателями церковного дела остались те, кого можно причислить к третьей стороне... Эти пастыри и эта паства — не ушедшие в раскол и формально принявшие «никонианство» — чаще всего действовали по принципу, сформулированному на соборе 1666—1667 гг. чудовским архимандритом Иоакимом, впоследствии патриархом московским: «Я не знаю ни старой веры, ни новой, но что велят начальницы, то я готов творить и слушать их во всем». «Хороши законоучители, — язвительно писал Аввакум, — что им велят, то и тво­рят. Только у них и вытвержено: 'а се, государь, бо се государь, доб­ро, государь'».

По верному замечанию американского историка Джеймса Биллингтона, «конфликт Никона и Аввакума был вовсе не богословским спором, но смертельной схваткой между двумя мощными первопро­ходцами в мире единой истины. Только после того, как они уничтожи­ли друг друга, Россия стала безопасным местом для... доктрины слу­жения государству». Именно конец русской «симфонии» в разрыве Никона с царем и расколе делает неизбежным превращение церкви при Петре I в часть бюрократического аппарата.

Подробнее на эту тему:

Шмеман А., прот. Исторический путь православия. М., 2003.

Флоренский Г., прот. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991.

Федотов Г.П. Святые Древней Руси. М., 1990.

Федотов Г.П. Святой Филипп митрополит Московский. М., 1991.

Робинсон А.Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания. Исследования и тексты. М., 1963.

Успенский Б.А. Раскол и культурный конфликт XVII века // Успенский Б.А. Этю­ды о русской истории. СПб., 2001. С. 313-360.

Панченко А.М. Русская культура в канун Петровских реформ. Л., 1984.

Панченко А.М. Боярыня Морозова — символ и личность // Панченко А.М. Рус­ская история и культура: Работы разных лет. СПб., 1999. С. 422—436.

Биллингтон Дж. Икона и топор. Опыт истолкования истории русской культуры. М.,2001.

1697 — Европеизация от амуниции

Зимой 1697 г. в Москве готовилось «Великое посольство» — укреп­лять союз европейских стран против «салтана турского, хана крымс­кого и всех бусурманских орд». Среди волонтеров, ехавших обучаться морской науке, под именем Петра Михайлова скрывался Петр I. Он хотел сам увидеть приоткрывшийся ему в московской Немецкой сло­боде западный мир с его деловым размахом, океанской торговлей, процветанием наук и искусств.

Во время подготовки миссии кем-то из чинов Посольского прика­за был составлен документ о положении крестьян в странах Европы. Появление такой «аналитической записки» не случайно совпало с ка­нуном петровских реформ. Небывалый вояж «великого государя ца­ря» (да еще в качестве простого работяги) в чужие страны означал конец российского Средневековья. «Дух времени» постепенно подры­вал основы старой российской военно-государственной системы и средневекового мировоззрения.

«Во Франции, сказывают, невольных никаких нет, а служат все за плату в урочные лета и с крестьян господам брать в слуги невольно. А волен во всех крестьянех король, естли ко­го из них хочет взять в солдаты и до протчих услуг своих. А господа их токмо берут с них уреченной оброк по уставу. В Англии и в Италии також, как сказывают, и в Гишпании, живут люди потому ж на урочные лета наемные; а как срок доходит, то должен слуга, естли впредь у господина наймыватся не хочет, за несколко месяцев то сказать господину своему, что он более у него служить не будет. Да и крестьян невольных у них нет, токмо имеют господа земли свои, которыя крестьяне у нихъ оброчат на несколко лет, а потом по воле своей или когда не возмогут в оброке договориться, могутъ в ыное место жить перейтитъ; а сверх договору ни в какую работу дворовую их господа нудить не могут. Такое ж поведение и волностъ людем и крестьянам и в Голандии, с таким еще различием, что и купленые неволники, хотя и не християнские веры, могут, когда хотят, свободно от госпо­дина своего к иному господину. А крестъяня во всей Германии неволные... против того живДатцкой земле во всем. В Польше сие известно многим, что содержат во крестьянех и слугах слуги наемные, а крестъяны невольные...» (Выпис­ка, каким образом в чужестранных разных государ­ствах поступают со служителями и с крепостными людьми // Чтения в обществе истории и древностей российских. 1905. Кн. 3. Смесь. С. 30—31).

В основе структурного кризиса Московского государства XVII в. лежало нараставшее отставание России от стран Европы; но попытки выхода из кризиса порождали в правящих кругах как «реформаторс­кие» настроения, так и оппозицию им. Приведший Петра к власти переворот 1689 г., вопреки обычным представлениям, был не побе­дой молодого реформатора над косным боярством, а консервативной реакцией