О неизбежность смерти, тыпередо мной воочьюстоишь; по капле тьма твоястекает в сердце ночью;и вот печаль, хотя былапрекрасна жизнь моя,на сердце возложила длань,и ныне плачу я.Где мне укрыться от тебя,познание печали? —ты безутешно и мертво;ты — цепь, меня сковали.Куда бежать? Ужель бежатьмне, что себя в молитвеискал, кому один господьопора в этой битве?Молился я или молчал —ты слушал в вышине;воззри же вновь — я сердцем чист,и нет вины на мне.Услышь, отец! Из глубинывзываю ввысь с мольбою:«Над смертным сжалься, свет яви!Я весь перед тобою».И ты был погребен, как я,во глубине могилы,и ты беспомощность своюоплакивал; и силытебя оставили; и тымолил на склоне дня,—ты, господи, приявший смерть,страдавший за меня!Так не отринь же; весь дрожаот смертного озноба,встать из ничтожности своейхочу я, как из гроба!
ВОРОН
Однажды я следил, как старый ворон в мглистомбессветном воздухе, — на призрака похожнемого, — помавал крылами с хладным свистом;и клюв и лапы — весь, как уголь, черный сплошь.Голодные глаза в провалах черных впадинмигали тьмой; во мрак и траур обряжен,урод среди своих, ничтожен и нескладен,как камень, надо мной повис в тумане он.Немой! И взмах его широких крыл беззвучен;как те, что гроб несут, в тиши замедлив шаг,—вот так и он скользил над льдом речных излучин,над белизной лугов, — всему живому враг.Чего ты хочешь здесь, о призрак? Что за вестистремят тяжелый лёт в промозглой зимней мгле;гонец страданий, где, в каком осядешь месте,кому сулишь беду на сумрачной земле?Что ныне нам с такой суровостью железнойнесешь, ответь, — болезнь, жестокий голод, мор?Иль, может быть, уже разверзлась тьма над бездной,и вечный мрак персты над нами распростер?Молчишь! так прочь лети! туда, где даже светунет доступа, мрачны и хмуры облака;где волны вмерзли в лед; где не было и нетуни неба, ни земли, ни малого цветка!Прочь! Или молви мне, как все другие птицы,хоть слово — как они, вскричи среди зимы;да, как они, запой, хоть снег кругом вихритсяи на полях лежит налет вечерней тьмы.И ворон вдаль поплыл, как глыба катафалка,но прежде, чем уйти в чернеющую высь,замедлил свой полет и тяжело и валкои каркнул в тишине глухое: «Берегись!»
