Сенат предоставил помещикам выбрать из своей среды в города воевод, которые бы имели деревни вблизи тех городов. Так выборный представитель дворянства становился на место коронного чиновника, правившего с выборной дворянской коллегией.
Около того же времени кодификационная комиссия, составлявшая новое Уложение, проектировала какие-то «земские по провинциям съезды» дворянства, только не успела составить о них положения.
Между тем в правительственном кругу уже ходил план общей постановки дворянства в управлении, имевший целью устранить недостаток подготовленных администраторов и судей. Граф П. И. Шувалов лучше многих сознавал вред от «неспособных правителей», как отзывался он об этих должностных импровизаторах, ворочавших делами в тогдашних правительственных местах. В обширной записке 1754 г. о сохранении народа он изъясняет Сенату, как устроить «приготовление людей к управлению губерниями, провинциями и городами, а через то приготовление людей к главному правительству». Областное управление должно стать «училищем для юношей, упражняющихся в российской юриспруденции». Потому при губернских учреждениях надобно завести «юнкеров» из дворянства, которые, начиная изучение дел с самых нижних чинов, постепенно, по мере успехов восходили бы в секретари, воеводы, в губернские советники до самих губернаторов, а потом и до высших степеней центрального управления.
План Шувалова представляется только разработкой мысли Петра I, который тоже заводил при коллегиях юнкеров из дворянских недорослей для подготовки к делам и предписывал производить секретарей только из дворян. Это был у него готовый подручный административный материал; но он не думал монополизировать гражданскую службу за дворянством, напротив, хотел пополнять само дворянство выслужившимися разночинцами. Дворянский мандаринат Шувалова восстановлял старый московский сословно-бюрократический тип управления, создавал из дворянства неистощимый рассадник чиновничества и прибавлял новое должностное кормление сословия к прежнему поземельному. Корни этого плана надобно искать не в мерах Петра I, а в челобитье восстановившего самодержавие Анны шляхетства о том, чтобы ему предоставлено было замещение высших должностей центрального и областного управления. В этих отдельных мерах, планах и проектах о дворянстве искал себе подходящей правовой формы крупный общий факт, выработавшийся из всей неурядицы той эпохи: это — начало
Орудием этого поворота послужило сословие, которое Петр мечтал сделать проводником европейской культуры в русское общество. Трудно сказать, чувствовали ли люди елизаветинского времени, что идут не по пути, указанному преобразователем. Но елизаветинец граф Кирилл Разумовский, брат фаворита, человек образованный, несколько позднее при случае выразил это чувство.
В 1770 г., когда знаменитый церковный вития Платон, сказывая в Петропавловском соборе в присутствии императрицы и двора проповедь по поводу Чесменской победы, театрально сошел с амвона и, ударив посохом по гробнице Петра Великого, призывал его восстать и воззреть на свое любезное изобретение, на флот, Разумовский среди общего восторга добродушно шепнул окружающим: чего он его кличет? если он встанет, нам всем достанется.
Случилось так, что именно Елизаветой, так часто заявлявшей о священных заветах отца, подготовлены были обстоятельства, содействовавшие тому, что в сословии, бывшем доселе привычным орудием правительства в управлении обществом, зародилось стремление самому править обществом посредством правительства.
Императрица Елизавета. Императрица Елизавета царствовала двадцать лет, с 25 ноября 1741 г. по 25 декабря 1761 г. Царствование ее было не без славы, даже не без пользы. Молодость ее прошла не назидательно. Ни строгих правил, ни приятных воспоминаний не могла царевна вынести из беспризорной второй семьи Петра, где первые слова, какие выучивался произносить ребенок, были
Подрастая, Елизавета казалась барышней, получившей воспитание в девичьей. Всю жизнь она не хотела знать, когда нужно вставать, одеваться, обедать, ложиться спать. Большое развлечение доставляли ей свадьбы прислуги: она сама убирала невесту к венцу и потом из-за двери любовалась, как веселятся свадебные гости. В обращении она была то чересчур проста и ласкова, то из пустяков выходила из себя и бранилась, кто бы ни попадался, лакей или царедворец, самыми неудачными словами, а фрейлинам доставалось и больнее.
Елизавета попала между двумя встречными культурными течениями, воспиталась среди новых европейских веяний и преданий благочестивой отечественной старины. То и другое влияние оставило на ней свой отпечаток, и она умела совместить в себе понятия и вкусы обоих: от вечерни она шла на бал, а с бала поспевала к заутрене, благоговейно чтила святыни и обряды русской церкви, выписывала из Парижа описания придворных версальских банкетов и фестивалей, до страсти любила французские спектакли и до тонкости знала все гастрономические секреты русской кухни.
Послушная дочь своего духовника о. Дубянского и ученица французского танцмейстера Рамбура, она строго соблюдала посты при своем дворе, так что гастроному канцлеру А. П. Бестужеву-Рюмину только с разрешения константинопольского патриарха дозволено было не есть грибного, и во всей империи никто лучше императрицы не мог исполнить менуэта и русской пляски.
Религиозное настроение согревалось в ней эстетическим чувством. Невеста всевозможных женихов на свете, от французского короля до собственного племянника, при императрице Анне спасенная Бироном от монастыря и герцогской саксен-кобург-мейнингенской трущобы, она отдала свое сердце придворному певчему из черниговских казаков, и дворец превратился в музыкальный дом: выписывали и малороссийских певчих, и итальянских певцов, а чтобы не нарушить цельности художественного впечатления, те и другие совместно пели и обедню, и оперу.
Двойственностью воспитательных влияний объясняются приятные или неожиданные противоречия в характере и образе жизни Елизаветы. Живая и веселая, но не спускавшая глаз с самой себя, при этом крупная и стройная, с красивым круглым и вечно цветущим лицом, она любила производить впечатление, и, зная, что к ней особенно идет мужской костюм, она установила при дворе маскарады без масок, куда мужчины обязаны были приезжать в полном женском уборе, в обширных юбках, а дамы в мужском придворном платье.
Наиболее законная из всех преемников и преемниц Петра I, но поднятая на престол мятежными гвардейскими штыками, она наследовала энергию своего великого отца, строила дворцы в двадцать четыре часа и в двое суток проезжала тогдашний путь от Москвы до Петербурга, исправно платя за каждую загнанную лошадь.
Мирная и беззаботная, она была вынуждена воевать чуть не половину своего царствования, побеждала первого стратега того времени Фридриха Великого, брала Берлин, уложила пропасть солдат на полях Цорндорфа и Кунерсдорфа; но с правления царевны Софьи никогда на Руси не жилось так легко, и ни одно царствование до 1762 г. не оставляло по себе такого приятного воспоминания.
При двух больших коалиционных войнах, изнурявших Западную Европу, казалось, Елизавета со своей 300-тысячной армией могла стать вершительницей европейских судеб; карта Европы лежала перед ней в ее распоряжении, но она так редко на нее заглядывала, что до конца жизни была уверена в возможности проехать в Англию сухим путем, — и она же основала первый настоящий университет в России — Московский.
Ленивая и капризная, пугавшаяся всякой серьезной мысли, питавшая отвращение ко всякому деловому занятию, Елизавета не могла войти в сложные международные отношения тогдашней Европы и понять дипломатические хитросплетения своего канцлера Бестужева-Рюмина.
Но в своих внутренних покоях она создала себе особое политическое окружение из приживалок и рассказчиц, сплетниц, во главе которых стоял интимный солидарный кабинет, где премьером была Мавра Егоровна Шувалова, жена известного нам изобретателя и прожектера, а членами состояли Анна Карловна Воронцова, урожденная Скавронская, родственница императрицы, и какая-то просто Елизавета Ивановна, которую так и звали министром иностранных дел. «Все дела через нее государыне подавали», — замечает современник.
