Древнерусское житие. В каждом из нас есть более или менее напряженная потребность духовного творчества, выражающаяся в наклонности обобщать наблюдаемые явления. Человеческий дух тяготится хаотическим разнообразием воспринимаемых им впечатлений, скучает непрерывно льющимся их потоком; они кажутся нам навязчивыми случайностями, и нам хочется уложить их в какое-либо русло, нами самими очерченное, дать им направление, нами указанное. Этого мы достигаем посредством обобщения конкретных явлений. Обобщение бывает двоякое. Кто эти мелочные, разбитые или разорванные явления объединяет отвлеченной мыслью, сводя их в цельное миросозерцание, про того мы говорим, что он философствует. У кого житейские впечатления охватываются воображением или чувством, складываясь в стройное здание образов или в цельное жизненное настроение, того мы называем поэтом. В духовном запасе, каким располагала Древняя Русь, не было достаточно средств, чтобы развить наклонность к философскому мышлению. Но у нее нашлось довольно материала, над которым могли поработать чувство и воображение. Это была жизнь русских людей, которые по примеру восточных христианских подвижников посвящали себя борьбе с соблазнами мира. Древнерусское общество очень чутко и сочувственно отнеслось к таким подвижникам, как и сами подвижники очень восприимчиво усвоили себе восточные образцы. Может быть, те и другие поступили так по одинаковой причине: соблазны своей русской жизни были слишком элементарны или слишком трудно доставались, а люди любят бороться с неподатливой или требовательной жизнью. Жития, жизнеописания таких подвижников, и стали любимым чтением древнерусского грамотного человека.

Жития описывают жизнь святых князей и княгинь, высших иерархов русской Церкви, потом подчиненных ее служителей, архимандритов, игуменов, простых иноков, всего реже лиц из белого духовенства, всего чаще основателей и подвижников монастырей, выходивших из разных классов древнерусского общества, в том числе и из крестьян: основатель Сийского монастыря на Северной Двине преподобный Антоний был даже кабальным холопом из крестьян. Люди, о которых повествуют жития, были все более или менее исторические лица, привлекшие на себя внимание современников или воспоминание ближайшего потомства, иначе мы и не знали бы об их существовании. В народной памяти они образовали сонм новых сильных людей, заслонивший собой богатырей, в которых языческая Русь воплотила свое представление о сильном человеке. Но житие — не биография и не богатырская былина. От последней оно отличается тем, что описывает действительную, былевую жизнь только с известным подбором материала, в потребных типических, можно было бы сказать стереотипных, ее проявлениях. У агиографа, составителя жития, свой стиль, свои литературные приемы, своя особая задача.

Житие — это целое литературное сооружение, некоторыми деталями напоминающее архитектурную постройку. Оно начинается обыкновенно пространным, торжественным предисловием, выражающим взгляд на значение святых жизней для людского общежития. Светильник не скрывается под спудом, а ставится на вершине горы, чтобы светить всем людям; полезно зело повествовать житие божественных мужей; если мы ленимся вспоминать о них, то о них вопиют чудеса; праведники и по смерти живут вечно: такими размышлениями подготовляет агиограф своего читателя к назидательному разумению изображаемой святой жизни. Потом повествуется деятельность святого, предназначенного с младенческих лет, иногда еще до рождения, стать богоизбранным сосудом высоких дарований; эта деятельность сопровождается чудесами при жизни, запечатлевается чудесами и по смерти святого. Житие заканчивается похвальным словом святому, выражающим обыкновенно благодарение Господу Богу за ниспослание миру нового светильника, осветившего житейский путь грешным людям. Все эти части соединяются в нечто торжественное, богослужебное: житие и предназначалось для прочтения в церкви на всенощном бдении накануне дня памяти святого. Житие обращено собственно не к слушателю или читателю, а к молящемуся. Оно более чем поучает: поучая, оно настраивает, стремится превратить душеполезный момент в молитвенную наклонность. Оно описывает индивидуальную личность, личную жизнь, но эта случайность ценится не сама по себе, не как одно из многообразных проявлений человеческой природы, а лишь как воплощение вечного идеала. Цель жития — наглядно на отдельном существовании показать, что все, чего требует от нас заповедь, не только исполнимо, но не раз и исполнялось, стало быть, обязательно для совести, ибо из всех требований добра для совести необязательно только невозможное. Художественное произведение по своей литературной форме, житие обрабатывает свой предмет дидактически: это — назидание в живых лицах, а потому живые лица являются в нем поучительными типами.

Житие не биография, а назидательный панегирик в рамках биографии, как и образ святого в житии не портрет, а икона. Потому в ряду основных источников древнерусской истории жития святых Древней Руси занимают свое особое место. Древнерусская летопись отмечает текущие явления в жизни своей страны; повести и сказания передают отдельные события, особенно сильно подействовавшие на жизнь или воображение народа; памятники права, судебники и грамоты формулируют общие правовые нормы или устанавливают частные юридические отношения, из них возникавшие: только древнерусское житие дает нам возможность наблюдать личную жизнь в Древней Руси, хотя и возведенную к идеалу, переработанную в тип, с которого корректный агиограф старался стряхнуть все мелочные конкретные случайности личного существования, сообщающие такую жизненную свежесть простой биографии. Его стереотипные подробности о провиденциальном воспитании святого, о борьбе с бесами в пустыне — требования агиографического стиля, не биографические данные. Он и не скрывал этого. Не зная ничего о происхождении и ранней поре жизни своего святого, он иногда откровенно начинал свой рассказ: а из какого града или веси и от каковых родителей произошел такой светильник, того мы не обрели в Писании, Богу то ведомо, а нам довольно знать, что он горнего Иерусалима гражданин, отца имеет Бога, а матерь — святую Церковь, сродники его — всенощные многослезные молитвы и непрестанные воздыхания, ближние его — неусыпные труды пустынные. Но время подвигов святого обыкновенно хорошо было известно агиографу по устному преданию, письменным воспоминаниям очевидцев, даже по личным наблюдениям; нередко он сам стоял близко к святому, даже «возливал воду на его руки», т. е. жил с ним в одной келье, был его послушником, а потому при всем его загробном благоговении к памяти небожителя сквозь строгие условности житийного изложения проглядывают обаятельные черты живой личности.

Наконец, очень ценны для историографии часто сопровождающие житие посмертные чудеса святого, особенно подвизавшегося в пустынном монастыре. Это — нередко своеобразная местная летопись глухого уголка, не оставившего по себе следа ни в общей летописи, даже ни в какой грамоте. Такие записи чудес иногда велись по поручению игумена и братии особыми на то назначенными лицами, с опросом исцеленных и свидетельскими показаниями, с прописанием обстоятельств дела, являясь скорее деловыми документами, книгами форменных протоколов, чем литературными произведениями. Несмотря на то, в них иногда ярко отражается быт местного мирка, притекавшего к могиле или ко гробу святого со своими нуждами и болезнями, семейными непорядками и общественными неурядицами.