«Все правильно: любовь и ненависть, а больше совсем ничего…» — подумала Сапфо.

Пользуясь тем, что взоры присутствующих теперь были обращены на ученого, Сапфо украдкой поглядела на Фаона и увидела, что тот вовсе невнимательно слушал мудрого Эпифокла.

Юноша сначала смеющимися глазами следил за тем, как бегал по стенам солнечный зайчик от гладкого браслета на руке Дидамии, быстро водившей своим стилом по таблице, но потом начал неотрывно смотреть куда-то в сторону окна, и при этом на губах Фаона застыла нежная, удивленная улыбка.

Сапфо с интересом проследила траекторию его взгляда и поняла, что Фаон увидел большую бабочку-махаона, случайно залетевшую в зал через открытое окно и примостившуюся на освещенном солнцем листе комнатной гортензии.

Бабочка действительно была неестественно крупной, с дивными, узорчатыми крыльями, и казалась далекой, заморской гостьей.

У Сапфо даже сердце сжалось при мысли, что, глядя на нее, Фаон сейчас наверняка переносится мыслями в далекие города и страны, которых никогда не видел, и мечтает о скором отъезде.

Или просто любуется неповторимым, созданным богами узором на трепещущих крылышках?

А ведь и то правда: какое дело этой бабочке до заумных изречений Эпифокла, если она догадывается о скорой зиме и о том, что порхать ей здесь осталось совсем недолго?

И какое дело Фаону, неуловимо чем-то так похожему на эту бабочку и на свою мать — маленькую Тимаду, — до теорий ученого мужа?

Похоже, они его нисколько не интересовали и касались сейчас головы Фаона еще меньше, чем легкий ветерок, тихо раскачивавший занавеси на окнах и ненароком занесший в дом прекрасную гостью.

И Сапфо впервые подумала, что в таком полном безразличии к философским рассуждениям тоже есть своя правота, доступная не всем.

Но о ней знали Фаон, бабочка, цветок, ветер, гранатовые зерна на блюде — и все те, что сейчас словно участвовали в молчаливом заговоре против тяжеловесных, человеческих раздумий о смысле всего сущего, предпочитая просто самим быть этой таинственной сердцевиной жизни.

И Сапфо показалось, что именно Фаон больше, чем кто-либо другой, на самом деле связан с окружающим миром, без всякой «проблемы связанности», по-настоящему прочными, любовными узами, о которых так длинно и многоумно распинался Эпифокл.

И Эпифокл, и Дидамия, и Алкей, и остальные «застольники» вдруг показались Сапфо почти что незрячими — они сидели спиной к бабочке.

Но Сапфо все-таки сделала еще одну попытку вникнуть в последние выводы философа.

Да, именно «категории любви и ненависти» Эпифокл с упорством настоящего ученого называл главными, движущими и одновременно скрепляющими силами всего сущего, без которых материальный мир начал бы сразу же безвозвратно рассыпаться на мелкие части.

— Как же, любовь у него, желание — тоска по сладким пирогам, — еле слышно пробормотала старая Диодора.

— Погодите, а как же вода? — переспросила Дидамия, на одной из табличек которой было начертано что-то совсем другое, противоречащее окончательному выводу Эпифокла. — Фалес Милетский, например, считает, что мир произошел из влаги. Как это совместить: влагу и любовь?

— Хм, хм, — с интересом уставился Эпифокл на Дидамию, потому что явно не ожидал услышать от кого-либо, а особенно от женщины, какое-либо возражение.

— Хм, хм, это все тоже связано между собой, — произнес он, немного помолчав. — Разве вы будете возражать, что во время любовных игр в телах как мужчин, так и женщин также выделяется влага, а это и есть та материя всего сущего, из которой зарождается жизнь. И даже если мужчина имеет дело с мальчиками, то все равно…

Сапфо покраснела и невольно поглядела на Фаона: куда старика вдруг безоглядно занесло?

— Ха, помнится, в свое время легендарный прорицатель Тиресий, когда ему боги задали вопрос, кому из смертных — мужчине или женщине — любовь приносит больше наслаждения, сказал, что все-таки женщине, — заметил Алкей. — Так что вы, красавицы, находитесь в лучшем положении, чем мы.

— Но если ты помнишь, за такие слова разгневанная Гера ослепила старого вруна, — в свою очередь напомнила Дидамия, и женщины поддержали ее смехом.

На лице Фаона, слушавшего все эти комментарии, не отразилось ни малейшего смущения, словно все, о чем говорил сейчас философ или Алкей, давно было испробовано им на практике.

Сапфо подумала: пожалуй, любопытно было бы узнать о любовном опыте этого юноши…

Но тут же остановила себя: что еще за глупости? Зачем?

Неужели она, знаменитая поэтесса, будет заниматься собиранием сплетен?

Нет, это уже слишком!

Наконец, небольшой урок, а заодно и завтрак, был закончен, и слушатели, потягиваясь, начали подниматься со своих мест.

— Извини, Фаон, я вынуждена отложить наш разговор на завтрашний день, — первой подошла к юноше Сапфо, чтобы разом прекратить все свои сомнения. — Признаться, сегодня я неважно себя чувствую.

— Правда? — с испугом посмотрел на женщину мальчик. — То-то я гляжу, ты, Сапфо, сегодня плохо выглядишь!

Слова Фаона снова сильно задели Сапфо за живое: это она-то плохо выглядит, с такой прической, поразившей всех ее подруг?

А как же фиалки? Как же подведенные перламутровой помадой губы?

Значит, коротко стриженная, юная Глотис, не признававшая никакой косметики, говоря, что не желает расписывать себя «тоже как вазу», ему сегодня понравилась больше?

Что наглый мальчишка вообще может понимать в женской красоте?

Но Сапфо не успела ничего ответить Фаону, потому что того уже взяла за руку Глотис, настойчиво увлекая к выходу и приговаривая, что Фаон должен ей помочь сейчас справиться с одним рисунком.

Ясно, что Глотис надумала немедленно попробовать нарисовать портрет Фаона.

— О, Сапфо! — прошептал тут же подбежавший к Сапфо Алкей, хватая ее руку липкой ладонью, перепачканной чем-то сладким. — Ты должна мне уступить мальчишку, Фаон — самое настоящее чудо. Правда, я с удовольствием поселю его у себя и сделаю так, что он ни в чем не будет нуждаться…

— Прости, Алкей, но давай поговорим об этом позже, — как можно сдержаннее и спокойнее ответила другу Сапфо. — Сейчас мне необходимо на некоторое время прилечь…

— Хорошо, как скажешь, моя царица! Тем более мы с Эпифоклом пока все равно никуда не уезжаем, по крайней мере до завтрашнего дня, и дождемся, когда ты настолько поправишься, чтобы мы вместе смогли бы провести первые на Лесбосе «фаонии», — улыбнулся Алкей.

Сапфо вышла за дверь, но, чувствуя, как от нервного напряжения у нее дрожат колени, на минутку прислонилась к стене.

Как же точно выразились новые, непонятные чувства в этом только что сложившемся стихотворении: язык немеет, пот струится, дрожь пробегает по всему телу…

Если представить, что сейчас Сапфо вернулась с очередной добычей с какой-нибудь поэтической прогулки, то, похоже, ей пришлось карабкаться сначала на самую высокую скалу, а потом прыгнуть с нее в бездну.

Каким только чудом она после этого осталась жива?

Может быть, в самый последний момент, когда тело должно уже с хрустом разбиваться об острые камни, ее незаметно подхватили и вынесли наверх невидимые, крылатые боги.

Нет, такая «прогулка», родившая на свет мучительное, страстное стихотворение, действительно забрала у Сапфо без остатка буквально все силы.