На синей небесной губе.Земля не питает, не робит,В амбаре пустуют кули,А где-то над желтою ГобиПлетут невода журавли.А где-то в кизячном улусеСкут пряжу и доят овец…Цветы окровавленной Руси —Бодяга и смертный волчец.На солнце саврасом и рябомКлюв молота, коготь серпа…Плетется по книжным ухабамГодов выгребная арба.В ней Пушкина череп, Толстого,Отребьями Гоголя сны,С Покоем горбатое Слово[2]Одрами в арбу впряжены.Приметна ль вознице сторожка,Где я песноклады таю?Потемки — поджарая кошкаКрадутся к душе-воробью.
Ноябрь или декабрь 1921
* Меня хоронят, хоронят,*
Меня хоронят, хоронят,Построчная тля, жуки.Навозные проворонятЛедоход словесной реки!Проглазеют моржа златогоВ половодном разливе строк,Где ловец — мужицкое словоЗа добычей стремит челнок!Погребают меня так рано,Тридцатилентным бородачом,Засыпают книжным гуаноИ брюсовским сюртуком.Сгинь, поджарый! Моя одёжа —Пестрядь нив и ржаной атлас!РазорвАлась тучами рожа,Что пасла, как отары, нас.Я — из ста миллионов первыйГуртовщик златорогих слов,Похоронят меня не стервы,А лопаты глухих веков!Нестерпим панихидный запах…Мозг бодает изгородь лба…На бревенчатых тяжких лапахВосплясала моя изба.Осетром ныряет в оконцахКраснобрюхий лесной закат, —То к серпу на солнечных донцахПожаловал молот-брат.И зажглись словесные кладыПо запечным дебрям и мхам…Стихотворные водопадыПретят бумажным жукам.Не с того ль из книжных улусовТянет прелью и кизяком.Песнослову грозится БрюсовИзнасилованный пером.Но ядрен мой рай и чудесен —В чаще солнца рассветный гусь,
