Несколько наиболее набожных завсегдатаев перекрестились, и кто-то пробормотал: «Аминь».

– Посещать – это одно, – мрачно прозвучал новый голос. – Но умно ли, даже для христианина, отпускать их на все четыре стороны?

– И вряд ли это великодушно по отношению к нам, – заявила толстуха, которая сдала Жоссу комнату. Она только что появилась за стойкой и начала наливать эль в огромный кувшин. – Я имею в виду, по отношению к нам, женщинам. Мы не сможем спокойно лежать в своих постелях по ночам, зная, что этот изверг шастает на свободе. И кто станет следующей жертвой? Уж не я ли? – Женщина окинула пивную широко раскрытыми глазами, словно опасаясь, что в следующую секунду убийца и насильник выскочит и набросится на нее. – Вот что я хочу сказать!

– Он должен совсем дойти до ручки, чтобы решиться на такое, – тихо заметил кто-то позади Жосса в расчете на то, что хозяйка не услышит его слова. Однако сидевшие поблизости мужчины услышали; кто-то сдавленно захихикал.

– Сначала ему пришлось бы поискать эт-самое, – донесся хриплый шепот. – Разве что она перднула бы, и это навело бы его на цель.

– А если бы он нашел цель, то понял бы, что этой дорожкой ходили многие, – добавил кто-то. – Ах, старая добрая Матушка Энни! Ясное дело, она заработала деньжат на это заведение не тонким шитьем и не торговлей вразнос на тонбриджском рынке.

– Она торговала за тонбриджским рынком, – сказал тот, кто начал этот разговор. – Лежа на спине в кустах!

Жосс присоединился к общему хохоту. Вряд ли Энни совсем уж не слышала эти непристойности, но, судя по всему, она не возражала. Возможно, благопристойное ремесло содержательницы постоялого двора, которым она теперь занималась, не полностью вытеснило желание от случая к случаю возвращаться к старой профессии. Жосс окинул Энни взглядом. Она по-прежнему была привлекательна, даже несмотря на некоторую великоватость. В любом случае, да сопутствует ей удача.

Жосс отодвинулся от стойки и присел на скамью, тянувшуюся вдоль трех стен пивной. Вечерняя компания была уже навеселе – да почему бы и нет в конце концов, день был пыльный и жаркий, а что может быть лучше хорошего глотка эля, чтобы охладить разгоряченное горло? – и Жосс стал прислушиваться к разговорам, звучавшим вокруг него.

«Можно подумать, что в этих краях раньше не было ни одного убийства, – проворчал он про себя некоторое время спустя. – Неужели случившееся здесь – такая уж редкость!»

Тонбридж был оживленным городом, впрочем, он всегда отличался живостью. На городской рынок стекался народ самого разного толка, и еще здесь протекала река, и пролегала главная лондонская дорога, которая шла прямо через город. А в нескольких милях начинался Уилденский лес, в котором, как каждому было известно, происходили всякие странные вещи. Даже Жосс, чье детское очарование Англией осталось в десятках миль позади, знал о мрачной репутации леса. Так всегда бывало со старинными местами – многочисленные прежние обитатели наделяли эти места своими тайнами и легендами, и в нынешние времена никто уже даже не пытался отличить правду от вымысла.

Аббатство Хокенли располагалось на окраине Уилденского леса. Может быть, люди в пивной правы и это убийство – просто-напросто дело рук отпущенного преступника, который набросился на первую встретившуюся на его пути женщину, а затем скрылся под сенью великой лесной чащи?

Может быть.

«Однако я послан сюда вовсе не за тем, чтобы выносить свои решения, – сказал себе Жосс. – Мое дело – положить конец этой прискорбной истории, бросающей тень на первые дни правления короля Ричарда. А удастся ли мне преуспеть в этом – одному лишь Господу Богу известно».

Жосс пробыл в пивной еще час, медленно потягивая эль из своей первой и единственной кружки. Ему не хотелось, чтобы новые порции одурманили его рассудок, хотя соблазн был велик – Матушка Энни, чем бы она ни занималась, когда светильники были задуты и никто не смотрел в ее сторону, отлично знала, как обращаться с пивом.

Постепенно компания начала расходиться. Несколько человек надрались основательно, однако большинство выпило ровно столько, сколько нужно для веселья. И лишь у немногих нашлись добрые слова в адрес нового короля – с точки зрения Жосса, это было весьма прискорбно.

Насколько верно сплетни в пивной отражают взгляды людей? Можно ли по этим сплетням судить о том, что у всех на уме? Или же штука в том, что более образованные и рассудительные люди просто придержали свои мнения при себе?

Последнее предположение давало слабый проблеск надежды, но, едва оно пришло в голову, Жосс тут же отбросил его. Конечно, что и говорить, на свете встречаются мудрые и осмотрительные мужи, но, вне всякого сомнения, их слишком мало. А вся огромная масса народа – тех самых англичан, на которых начинание Алиеноры и Ричарда должно было произвести впечатление, – как раз и была представлена теми людьми, что собрались в пивной сегодня вечером.

Сделав это безрадостное заключение, Жосс перешел к составлению перечня действий на следующий день. Как быть – остаться в Тонбридже и еще порасспрашивать всех вокруг? Но тогда его присутствие и интерес к происшествию могут быть замечены семейством Клеров, обитающим в замке. Хотел ли этого Жосс?

Нет. Если он хочет оправдать надежды Ричарда, то должен оставаться в тени. Действовать незаметно. Если бы Ричард хотел публичного расследования, он не поручил бы его чужаку вроде Жосса, а просто направил бы Клерам письмо с просьбой разобраться в этом деле.

Жосс отодвинул пустую кружку, встал, кивнул на прощание немногим оставшимся выпивохам и вышел. Поднявшись в свою комнату, он с облегчением обнаружил, что две лежанки остались незанятыми. Жосс стянул сапоги, разделся, обнаженным скользнул в постель и натянул легкое одеяло.

Потом задул масляную лампу и закрыл глаза.

Он знал, чем займется завтра утром. Он перевалит через гряду холмов и найдет аббатство Хокенли. Одну из монахинь аббатства жестоко убили, и теперь Жосс был готов побывать на месте преступления.

Люди, с которыми он говорил и которых слушал сегодня вечером, поставили, сами того не замечая, множество вопросов, но их поспешная, упрощенная версия того, что произошло с монашкой, не содержала в себе ответов. Жосс позволил вопросам некоторое время покрутиться в голове, он поворачивал их и так, и сяк, менял местами, примеряя разные догадки.

Однако для догадок было еще рано. Слишком рано.

Усилием воли Жосс отбросил все мысли, повернулся на другой бок и очень быстро заснул.

Мертвую монахиню звали Гуннора. Ее тело перенесли в аббатство, и лекарка сделала все возможное, чтобы скрыть, как несчастная умерла. На Гуннору снова надели вимпл, страшной раны на горле уже не было видно, однако требовалось куда большее мастерство, чем то, которым обладала сестра, чтобы изменить выражение смертного ужаса на лице женщины.

Аббатиса Элевайз вышла из монастырской церкви после третьей службы у тела девушки. Ей хотелось, чтобы родители убитой монашенки поторопились и сообщили, как поступить с телом. Крышку гроба уже плотно закрыли – слава Богу! – но в такую жаркую погоду вся церковь, более того, все аббатство казались пропитанными зловонием смерти.

«Это плохо для нашего духа, – твердила себе Элевайз, быстро шагая по внутреннему двору. – Надо что-то делать».

Разумеется, к родителям, пребывающим в скорби, следует относиться с тактом и сочувствием, всегда исходя из того, что они действительно скорбят, хотя в данном случае, решила Элевайз, за это поручиться нельзя. Она отметила их странное настроение еще тогда, когда договаривалась с ними о поступлении Гунноры в обитель. «Я не нажимала на них и не настаивала, чтобы они приняли какое-нибудь решение, – думала Элевайз. – Возможно, потрясенные внезапной смертью Гунноры, они и сами еще не знают, что лучше – забрать тело дочери домой или оставить здесь, с сестрами в Боге».