должен был вести к той части церкви, которая предназначалась исключительно для нужд прокаженных и ухаживающих за ними сестер. Жосс горячо надеялся, что ему никогда не придется вести расследование в этой части обители.

Довольный тем, что он составил мысленную схему зданий аббатства, Жосс вновь вернулся к убийству.

После нового признания аббатисы его мозг заработал с удвоенной силой. Богатый крест, оставленный на месте преступления, – нет, заранее предназначенный для того, чтобы он остался там, так как мертвой женщине этот крест не принадлежал, – мог означать только одно: кто-то еще раз попытался спутать все факты. Сделать так, чтобы убийство Гунноры выглядело как неудавшийся грабеж, равно как убийца приложил все силы, чтобы преступление походило на изнасилование.

Жосс все больше убеждался в том, что человек, перерезавший горло девушки, явно не был мелким подонком, выпущенным из местной тюрьмы. Если только не предположить, что в стенах тюрьмы содержался кто-то с куда более изощренным умом, чем у заурядного браконьера, мелкого карманника, овцекрада или пьяницы, позволившего кулакам взять верх над здравым смыслом.

«Моя работа здесь окончена, – думал Жосс, когда они с аббатисой достигли монастырских стен. – Я мог бы вернуться в Тонбридж, сообщить местным властям о моих находках, и от домыслов о милосердном жесте короля Ричарда, приведшем к жестокой смерти, не останется и следа. Местные власти, так же как и я, признают, что это убийство – нечто гораздо большее, чем просто грабительское нападение, совершенное в минутном порыве и случайно закончившееся смертью».

Однако Жосс хорошо знал, что ему пока еще не время возвращаться в Тонбридж. Насколько основательнее была бы выполнена его задача, насколько более достойными похвалы были бы его действия, если бы он мог указать не только на то, кто не совершил это преступление, но и на то, кто совершил его.

Что ж, если он намерен идти до конца – и эту мысль поддерживало все его существо, – то следующий шаг ясен. Неприятный шаг, ввиду стоящей жары тем более неприятный, но – совершенно очевидный.

– Аббатиса Элевайз…

До этого момента они шли молча. Жосс еще отметил про себя, что монахини вообще – замечательные попутчицы, если нужно что-нибудь обдумать. Особенно – он немного повернулся, чтобы взглянуть на аббатису – вот эта, чей высокий лоб и проницательные глаза так ясно свидетельствуют об интеллекте.

– Да, – отозвалась она, легким наклоном головы поблагодарив Жосса за то, что он учтиво остановился, пропуская ее в ворота.

– Аббатиса, я должен просить вас разрешить мне одно дело… К великому сожалению, это крайне необходимо. – Он умолк. Боже, правильно ли это? Необходимо ли это? Уже не в первый раз Жосс пожалел, что у него нет необходимого опыта. Как бы он хотел, чтобы его крещение в купели расследования состоялось раньше, а не сейчас.

Но даже если Жосс и ощущал себя новичком в раскрытии жестоких преступлений, ему было не занимать здравого смысла и логики, которые подсказывали ему то, о чем он собирается просить, очень важно. И, прежде чем он смог передумать, Жосс сказал:

– Мадам, я должен увидеть тело.

Элевайз ответила не сразу, но Жосс обратил внимание, что она неожиданно свернула в сторону церкви. Над входом он увидел великолепный резной тимпан.

– С тех пор как ее нашли, прошло около двух недель, – сказала аббатиса.

– Да, я знаю.

– И сейчас июль, сэр. Необычно жаркий июль.

– Да, это так.

Они стояли перед церковными дверями. Аббатиса внимательно смотрела на него, загораживаясь рукой от яркого солнца. Жосс выдержал ее пристальный взгляд, совладав с искушением стыдливо опустить голову, как если бы его поймали на непристойных мыслях. Он не мог прочитать выражение ее лица: казалось, оно просветлело. Улыбки, растягивавшей полные губы Элевайз и создававшей ямочки на щеках, сейчас не было, и только по ее отсутствию он понял, что уже привык считать улыбку характерной чертой аббатисы.

Он был уже готов повторить свою просьбу и объяснить ее причины, но тут аббатиса протянула руку и приподняла тяжелую щеколду.

– Я покажу вам дорогу, – спокойно сказала она.

Жосс последовал за аббатисой вниз по короткой лестнице, ведущей в церковь. Она преклонила колени, он сделал то же самое, затем Элевайз прошла нефом мимо тщательно отгороженного помещения, судя по всему, боковой часовни – часовня для прокаженных? – потом, не доходя пяти шагов до алтаря, повернула налево и открыла другую, совсем маленькую дверцу. За ней также была лестница, но уже не широкая, с низкими каменными ступенями, а узкая и крутая винтовая, сделанная из дерева.

Когда аббатиса открыла ту маленькую дверь, запах, едва заметный в церкви, усилился десятикратно.

Она осторожно спускалась по лестнице. Над ее плечом Жосс видел мягкое сияние свечи. Они вошли в низкий склеп, сводчатый потолок которого поддерживали массивные каменные колонны. Внезапно у Жосса возникло ощущение, что он погребен глубоко под землей и весь камень, оказавшийся наверху, давит на него своим невообразимым весом. Пещерный ужас пронзил Жосса, он почувствовал легкое покалывание, словно все маленькие волоски на его спине и шее встали дыбом.

– В склепе всегда очень холодно, даже сейчас, в середине июля. – Спокойный голос аббатисы вернул Жосса к реальности. – Мы решили, что лучше всего положить Гуннору здесь, пока мы ждем от ее семьи указаний насчет похорон.

Это она могла бы и не объяснять. Жоссу тоже было бы трудно сосредоточиться на богослужении, ощущая рядом безмолвное и зловонное соседство. Правильно – а для его целей тем более правильно, – что Гуннору положили в холодном склепе.

Он сглотнул и сделал шаг по направлению к гробу, стоявшему на простых похоронных носилках. Гроб был сбит из необтесанных досок, не столько пригнанных друг к другу, сколько грубо сколоченных. Крышку прибили шестью гвоздями. Жосс огляделся в поисках какого-нибудь инструмента, чтобы вытащить их – глупец, и как он не подумал об этом раньше! – и уже собирался объявить, что он сходит и найдет что-нибудь подходящее, как аббатиса молча показала ему на угол. Тот, кто сколачивал гроб, оставил несколько досок и аккуратно сложил их под лестницей.

Жосс выбрал увесистую планку – вероятно, отвергнутую из-за ее толщины – и, стараясь соразмерять силы, чтобы не свалить гроб с носилок, принялся бить снизу толстым концом доски по краю крышки, пока не образовалась щель, куда можно было просунуть тонкий конец. Аббатиса, практичная женщина, осознав нелегкость задачи, подошла к изголовью гроба и придержала его.

Теперь Жосс мог прибегнуть к тяжести собственного тела. Налегши на доску, он надавил изо всех сил. Послышался зловещий скрип. Доска начала гнуться. Краем глаза Жосс заметил, что аббатиса крепче ухватила гроб, будто предугадала следующее движение и приготовилась к нему. Переместив руки ближе к краю рычага, Жосс глубоко вдохнул, напряг мышцы и снова навалился на доску.

Гроб накренился и едва не свалился с носилок, но аббатиса удержала его. Не было никакой нужды проверять, была ли последняя попытка успешной: запах все сказал за себя.

Аббатиса прикрыла лицо широким рукавом и, взяв Жосса за руку, потянула к дальней стене склепа.

– Через некоторое время губительный воздух рассеется, – спокойно объяснила она.

Это было разумно. Оказалось, что склеп хорошо проветривается, пламя свечи колебалось в едва заметном потоке воздуха. Стоя рядом с аббатисой, Жосс осмотрел гроб. С того края, где он поработал рычагом, крышка приподнялась на ладонь. Теперь ее было легко снять.

Когда запах умерился – или он действительно стал слабее, или я просто привык к нему, печально подумал Жосс, – они с аббатисой подошли к гробу и столкнули крышку.

В сущности, он не знал, что ожидал увидеть. Жосс видел мертвые тела и раньше, видел их во множестве, видел отвратительные увечья, нанесенные войной, видел распухшие трупы, пролежавшие слишком долго на залитом солнцем поле сражения, видел полусгнившую плоть, кишевшую личинками мух. Он был готов ко всему.

Хотя тело Гунноры уже начало разлагаться, смерть все же не сильно изменила его. Белые руки и лицо –