или скромное жилище для тех, кто хочет остаться на ночь. Набирают воду в кувшины и разливают ее в кружки пилигримов. А также дают духовное наставление тем, кто в нем нуждается.
Жосс поймал ее взгляд. Аббатиса знала, что он скажет, еще до того, как Жосс произнес:
– Похоже, в отличие от ваших монахинь, их жизнь не слишком обременена заботами.
Он сумел уловить то, что она так старательно пыталась от него скрыть.
«Я должна быть еще более осторожной, чтобы не дать своему возмущению вырваться наружу», – строго сказала она себе.
– Монахи трудятся самозабвенно, – произнесла аббатиса, стараясь, чтобы ее слова звучали искренне.
Жосс по-прежнему внимательно смотрел на нее, и в его карих глазах отчетливо виделось сочувствие.
– Я не сомневаюсь в этом.
Некоторое время оба молчали. Именно в эти мгновения Элевайз почувствовала, что между ними начала зарождаться симпатия.
Затем Жосс Аквинский произнес:
– Аббатиса, вы нарисовали совершенно четкую картину жизни в аббатстве Хокенли. Думаю, теперь я готов вновь просить вас рассказать мне все, что вам известно о последних часах Гунноры.
Элевайз откинулась на спинку кресла и несколько секунд молчала, мысленно вернувшись в тот самый день. Без сомнения, это был запоминающийся день, ведь он оказался последним в жизни Гунноры на земле, предвестником ее ужасной ночной гибели, и все же – такой незапоминающийся.
– Как я уже говорила, Гуннора была с нами меньше года, – начала аббатиса. – Это означает, что она все еще была послушницей. Мы предпочитаем, чтобы во время первого года в монастыре сестра проводила больше времени в молитвах, чем в практической работе общины. Нам важно, чтобы наши монахини надежно утвердились в духовной жизни аббатства. Пред ними лежат искушения, им предстоит суровая жизнь, и мы хотим вооружить их для этих испытаний, помогая им укрепиться в Боге.
– Я понимаю, – ответил Жосс. – Это звучит разумно. Кроме того, год – совсем небольшой срок.
– Действительно, небольшой. Послушница должна многому научиться.
Жосс повернулся на хрупком стуле, пытаясь закинуть ногу на ногу, и вновь перед аббатисой мелькнуло видение мощной энергии, жестко сдерживаемой волей. Стул издал протестующий скрип. Жосс замер, потом медленно и осторожно поставил ногу на пол.
Не без усилия вернувшись к разговору, аббатиса услышала его слова:
– Ранее вы высказали мысль, что Гуннора не очень подходила для жизни в монастыре. Не могли бы вы пояснить это?
– Я вовсе не хотела выступать в роли судьи, – поспешно ответила Элевайз. Но, Бог свидетель, именно в этой роли она и выступила! – Мне лишь кажется, что Гуннора больше остальных сопротивлялась постулатам монашеской жизни.
Выражение лица Жосса по-прежнему оставалось вопросительным.
– Бедность, послушание, целомудрие, – проговорила аббатиса. – Сестрам бывает трудно привыкнуть к этому. Молодые женщины – они приходят к нам, когда им еще нет двадцати лет, или когда им чуть больше двадцати, – должны победить естественные плотские наклонности. Женщинам постарше, которые вступают в орден после того, как побывали женами состоятельных мужей, очень тяжело спать на кровати из досок и носить простое черное платье. Многие, если не все, считают, что постоянное, не допускающее вопросов повиновение – тяжелый крест… – Аббатиса на мгновение умолкла. – Гуннора, да пребудет с ней Господь, не имела проблем с целомудрием, зато она никогда не прекращала сражаться с бедностью и послушанием. Она столь часто нарушала устав, что я покривила бы душой, если бы сказала, что за эти двенадцать месяцев она добилась хоть каких-то успехов. – Элевайз встретила взгляд Жосса. – Скоро она должна была дать свой первый постоянный обет. Я не собиралась разрешить ей это, сэр. Я хотела сказать Гунноре, со всей мягкостью, на которую способна, что пока не считаю ее готовой…
Аббатиса опять заколебалась. Не будет ли предательством по отношению к монастырю, если она продолжит? Но Гуннора мертва, и чтобы выяснить, почему и каким образом ее убили, этот человек должен знать всю правду. Она тихо добавила:
– Но, по мне, она вообще не была готова к монашеству и не стала бы монахиней – никогда.
Жосс никак не откликнулся на эти слова. Но аббатиса знала, что он услышал и понял всю значимость сказанного ею. Молчание длилось несколько минут, затем Жосс спросил:
– Ее последний день, вероятно, также был отмечен нарушениями Устава?
– Возможно, хотя вовсе не обязательно, что все они доходят до моего сведения, если только я сама не становлюсь их свидетелем. Гуннора присутствовала на всех службах, внешне она ничем не отличалась от остальных сестер, но чувствовалось, очень сильно чувствовалось, что мысли ее витали где-то далеко. – Аббатиса наклонилась к Жоссу, пытаясь выразить то главное, что она увидела в Гунноре, и что имело бы значение для человека, не знавшего девушку. – Сэр, она находилась здесь по собственной воле, и тем не менее нельзя было отделаться от ощущения, что Гуннора считает свое присутствие в монастыре великим, щедрым подарком для всей общины. Когда дела шли хорошо, – неверно было бы сказать, что такого никогда не было, – у нее появлялось особенное выражение, что-то вроде высокомерной улыбки, как будто она заявляла: «Вот вам! Я могу сделать это, если пожелаю!» Но если кто-нибудь из старших сестер высказывал ей хотя бы мягкое порицание, Гуннора выслушивала его с лицом, словно вырезанным из камня. В самой ее неподвижности сквозило возмущение.
Жосс кивнул.
– У солдат это называется безмолвным неповиновением.
– Именно!
Выражение было как нельзя более точным.
– Я помню, вы сказали, что у нее было несколько подруг.
– Да, хотя, честно говоря, сама идея дружбы здесь не приветствуется. Какие-то особые отношения между монахинями порицаются, ведь двум или трем задушевным подругам очень легко забыть об остальных и не обращать внимания на потребность в общении более робких сестер. Тем не менее то, что вы говорите, по сути верно. Гуннору редко можно было увидеть в комнате отдыха, и не к ней первой обращалась монахиня, нуждающаяся в компании для прогулки за пределами аббатства. По моему разумению, в дни, предшествовавшие ее смерти, она проводила большую часть времени в убежище собственных мыслей, именно там она предпочитала находиться.
– Что же произошло, чтобы она переменилась? – поинтересовался Жосс.
– Появилась еще одна девушка, желающая стать монахиней. Она и Гуннора почувствовали симпатию друг к другу, хотя трудно понять, почему, ведь они были такие разные. Элвера – очаровательная юная девушка, и я до сих пор теряюсь в догадках, что привело ее сюда: призыв Господа или романтическое стремление покрасоваться в монашеском одеянии, подавая святую воду благодарным больным.
Аббатиса встретилась взглядом с Жоссом и ответила на его улыбку.
– Это случается довольно часто, сэр. Из огромного числа девушек и женщин, каждый год желающих присоединиться к нам, по крайней мере четверть со временем приходит к выводу, что призвание существовало только в их воображении.
– И как же вы с ними поступаете?
В голосе Жосса звучала искренняя заинтересованность. По всей видимости, ему доводилось командовать воинскими подразделениями, а значит, он не мог оставить без внимания такие деликатные вопросы управления людьми.
– Каждый, кто стучит в нашу дверь, может войти. Но сначала все те, кого мы принимаем, должны пройти шестинедельный испытательный срок, в течение которого они вольны покинуть нас в любой момент. При абсолютной непригодности испытательный срок занимает не более двух недель. По истечении шести недель оставшиеся с нами становятся будущими послушницами, и начинается их обучение тому, что должна знать монахиня. Шесть месяцев спустя они дают несколько простых обетов и становятся послушницами. Если после года все складывается благополучно, они дают первый из постоянных обетов.
– А какой срок, аббатиса, вы даете Элвере?
Элевайз позволила себе усмехнуться.
