отвратить свой взор, как оскорблявшее ее видение превращалось в величественную картину, которая сглаживала неприятное впечатление и располагала ее сердце к следующей картине. Щеки девушки пылали. Ей казалось, что она стоит перед неведомым, волшебным миром. Во всех этих сценах дьявол показывал ей Фауста, всегда изображая его в самом привлекательном виде. Она видела, как он гнался за тенью, похожей на ее тень, как он ради нее совершал величайшие подвиги и подвергался страшнейшим опасностям, и когда дьявол уже совершенно приковал ее внимание и понял, что ее любопытство ищет выхода из путаницы, в которую она была вовлечена вместе с Фаустом, он изменил характер видений и дал ее невинным глазам увидеть весьма красочные и соблазнительные сцены сладострастной телесной любви, сменявшие одна другую в хаотическом беспорядке. Молния не может с такой быстротой озарить тьму, жажда прелюбодеяния не так быстро рождается в душе сластолюбца, как эти картины мелькали перед глазами прекрасной Ангелики. Секунда показалась ей вечностью. Едва девушка приблизила глаза к ящику, как яд уже проник в ее сердце. Она увидела все прежде, чем могла убежать. А теперь, закрыв обеими руками глаза, она бросилась к себе в спальню и упала в объятия Фауста. Дерзкий воспользовался минутой беспамятства… В ее сопротивлении, в ее слезах и вздохах он нашел новый соблазн, и никогда еще более невинная душа, более прекрасное, непорочное тело не были так осквернены наглой рукой совратителя. Когда она наконец пришла в себя и осознала свое падение, она спрятала лицо и оттолкнула наглеца.

Он положил к ее ногам драгоценные ожерелья. Она топ тала их и кричала:

— Горе тебе! Рука мстителя когда-нибудь тяжело покарает тебя за этот час!

Безумец радовался своей победе и без малейшего раскаяния вернулся к дьяволу, который встретил его громким смехом. Он ликовал, уже заранее зная, каковы будут ужасные последствия этого поступка.

Фауст чувствовал себя в своей стихии. Фанатизм заронил в человеческие души искры самых диких страстей, и Фаусту достаточно было немного раздуть их, чтобы они вспыхнули ярким пламенем. Он летал от победы к победе, только изредка пользуясь чарами дьявола. Гораздо чаще он пускал в ход свое золото и драгоценные камни, из которых и благочестивые души умеют извлекать пользу. Ангелика больше не показывалась, и все старания Фауста еще раз сойтись с нею были тщетны. Да он, впрочем, скоро забыл о ней среди новых увлечений. В свободные минуты он вместе с дьяволом читал трактат по физиогномике, который один из приверженцев нового учения продал ему за большие деньги, и злился на автора за его самоуверенность, невежество и напыщенность. Когда дьявол нашел в рукописи свой собственный портрет, который молодой монах характеризовал с ему одному присущей беззастенчивостью, он пришел в страшную ярость. Его так рассердила эта шутка по отношению к его высокой особе, что он не мог отказать себе в желании отомстить, и так как Фауст был о монахе не лучшего мнения, то они решили позабавиться и отправились в монастырь. В своих роскошных одеждах они выглядели знатными и влиятельными лицами, и монах встретил их очень любезно. Как только он внимательнее присмотрелся к лицу дьявола, то немедленно пришел в неописуемый восторг. Он забыл все слова приветствия, крепко пожал дьяволу руку, а затем отступил на несколько шагов и стал разглядывать его то анфас, то в профиль. Потом он восхищенно воскликнул:

— Ах! Кто ты, великий?

— Можешь добиться того, чего хочешь!

— Хочешь того, чего можешь добиться!^{51} Об этом мне говорит твое лицо. Не нужно знать тебя, чтобы понять это. Никогда еще я не был так уверен в своей науке, как в этот миг. Кто может смотреть на это человеческое лицо без интереса, без восторга и упоения? Кто не увидит, глядя на этот нос, глубокое, естественное величие и каменную твердость? Лицо с орлиным взором, полное страсти и силы!

Он ощупал лоб Левиафана и продолжал:

— Позволь мне измерить выпуклость твоего лба. Да, на этом челе ясно отразилось железное мужество, как в линии рта — истинная дружба, верность, любовь к богу и людям. Какое сильное, устремленное вперед, жаждущее взаимности чувство можно прочесть на этих устах! Какое благородство во всем! Да, лицо твое — физиономия необыкновенного человека, который остро и глубоко видит, крепко к себе приковывает, отталкивает, действует, летит, творит, находит немногих, на которых он может положиться, но очень многих, желающих положиться на него. Ах, если бы у обыкновенного человека мог быть такой лоб, такой нос, такой рот или даже только такие волосы, то физиогномика ничего не стоила бы. Может быть, нет на свете человека, которого твоя наружность попеременно не привлекала бы и не отталкивала. О. детская невинность и тяжкое величие героя! Столь известны и столь непоняты будут лишь немногие смертные. Орел! Лев! Сокрушитель! Реформатор человечества! Вперед! Исцели смертных от их слепоты, надели их своей силой. Природа предназначила тебя для этого высокого жребия.

Фауст в неистовстве скрежетал зубами, пока монах восторженно произносил все эти удивительные и напыщенные фразы о лице дьявола. Потом дьявол холодно спросил пророка:

— А об этом человеке что ты думаешь?

М о н а х: Он велик, смел, могуч, силен, нежен, добр. Но более великое больше, более смелое смелее, более могущественное могущественнее, более сильное сильнее, более нежное нежнее, более доброе добрее! Великий и благородный ученик великого учителя, когда твой ум и твое сердце вполне постигнут того, кто тебя учил, ты будешь отражать его свет! Прошу вас, присядьте, чтобы я мог набросать ваши силуэты.

Когда Фауст услышал, что монах оценил его значительно ниже дьявола, он пришел в еще большую ярость и закричал:

— Силуэты! Тени! Да, ты только и видел что тени. Кто ты, дерзко отваживающийся мерить и судить человечество своим судорожным, разгоряченным и сбитым с толку воображением? Видел ли ты хоть раз настоящего человека? Где, как и когда? Ты видел только тень его, разукрасил ее цветистым вздором своей фантазии и выдал за истинный образ человека. Назови, каких людей ты видел! Сектантов, фанатиков, фантазеров, то есть отбросы человеческой природы. За тебя и тебе подобных цепляются тщеславные молельщицы, молодые жены, бессильные мужья, вдовы, не спящие по ночам девушки, которых волнует пробуждающаяся кровь. Они не могут опираться на более сильных, они вынуждены прелюбодействовать духом, потому что тело их никому не нужно. Ты видел писателей, которым льстило, что в тупых чертах их лица ты открывал признаки гениальности, ты видел вельмож, знатное имя и титул которых придавали в твоих глазах их лицам великолепие. Как видишь, я читал твою книгу и знаю, с кем ты имел дело.

Д ь я в о л: Браво, Фауст! Но позволь и мне сказать слово и отплатить ему правдой. Брат мой! В своей одинокой келье ты создал себе пошлый идеал совершенства и пытался вдолбить его в головы людей, и теперь он пожирает их мозг, как рак — пораженные мускулы. Или это проявление нового шарлатанства, и ты пытаешься привлечь к себе людей, льстя их тщеславию, чтобы тебе легче было распространять другие выдумки? Были уже некогда люди, пытавшиеся по внешности человека определять свойства его души, которая, к слову сказать, спрятана глубже, чем центр земного шара, но это были молодцы не под стать тебе. Они обошли почти весь мир, многое повидали, дожили до седин, имели дело с самыми разными людьми, спали не с одной женщиной, побывали во всех убежищах порока и сладострастия. Из дворца они переходили в хижины, забирались в пещеры дикарей и знали, какими качествами должен обладать настоящий мужчина и что, согласно его натуре, можно от него требовать. Ты же опутан предрассудками и трепещешь при виде кипучей деятельности человека. Ты создал себе призрак из монашеских и бабьих добродетелей и украсил его ангельской чистотой и целомудрием, лишающими человека именно того, что еще придает ему некоторую ценность.

Монах стоял между ними, как между двумя огнедышащими вулканами, смиренно прижимал руки к груди и умолял:

— Сжальтесь!

Ф а у с т: Слушай! Ты видишь на носу какого-нибудь молодого человека маленькую горбинку, которую ты раз и навсегда определил как признак чувственности, и ты объявляешь его сластолюбцем, даже если его мужские прелести величиной с горошину, а ягодицы впалые, как твои щеки. Самое существенное в