– Что это?

    – Это кассета, я думаю, ты знаешь, какая.

    Юра побледнел и нервно стал приглаживать волосы.

    – Она случайно попала ко мне. Так как мне она ни к чему, забирай на долгую память.

    Юра молчал. Было видно, что в душе он мечется: он не знал, смотрела ли я ее, и смотрела ли до конца, и что мне вообще нужно…

    Я повернулась, чтобы уйти, и услышала:

    – А откуда она у тебя?

    Хорошо, что Юра не стал прикидываться – мол, он не знает, о чем это я, и так далее, и тому подобное.

    – Убираться заставили в кабинете Селезнева, вот она мне и попалась.

    – Спасибо, – тихо сказал Юра.

    Я вышла. Вот теперь и я могу пойти спокойно поесть. Зачем я отдала Юре кассету? Я хотела расположить его к себе: пусть видит, что я не враг, что мне можно доверять. Думаю, через какое-то время он отойдет от шока и согласится поболтать со мной о том о сем, и, возможно, скоро я буду знать куда больше, чем сейчас.

    Навстречу мне неслась Любовь Григорьевна.

    – Сейчас Лариса только от следователя пришла, пойди к ней, она повестку для тебя захватила, заодно узнай у нее все, мне вот в понедельник идти…

    Я как-то и забыла, что на свете есть правосудие и что оно не дремлет и рано или поздно призовет к ответу.

    – Ты боишься? – спросила Любовь Григорьевна, оценивая мой задумчивый вид.

    – Нет, я радуюсь.

    – Чему?

    – Тому, что можно смотаться с работы под видом допроса.

    – Предупреди Воронцова, – покачивая головой, сказала Любовь Григорьевна.

    Я направилась в бухгалтерию. Народу там было, наверное, больше, чем в столовой. Лариска взахлеб рассказывала о своем путешествии к следователю, и все, развесив уши, слушали. Увидев меня, она сразу принялась рыться в своей сумочке и, достав оттуда сероватый бланк, протянула его мне со словами:

    – Ты следующая, собирайся и поезжай.

    Все взоры были обращены ко мне. В основном эти взоры были сочувствующими.

    – Как там наш следователь? – спросила я. – Как там наш дорогой Максим Леонидович?

    – Смотрит прямо в глаза, вопросы задает страшные, перебивает и путает.

    Странно, что он смотрел ей в глаза, а не на ее грудь: железной выдержки мужик!

    – Профессионал, по всей видимости, – кивнула я, – а насколько вопросы-то страшные?

    – Где была, что делала… – ответила Лариска. – Я там совсем растерялась. Про начальников всех спрашивал, и вообще, что я пережила, что пережила…

    Думаю, до следователя еще не дошли слухи, что Лариса была любовницей Селезнева, а то бы она там пережила куда больше. Я пошла к себе, собираться в дорогу. Для приличия, конечно, зашла отпроситься у начальства.

    – Повязали меня мусора, Виктор Иванович, обложили со всех сторон, иду с повинной….

    Воронцов терпеливо выслушал мой монолог и сказал:

    – На вопросы старайся отвечать четко, если сомневаешься в чем-то, то лучше не говори ничего, будь лаконична и побольше равнодушия, а теперь – топай.

    Виктор Иванович уткнулся в газету.

    – Наверное, часто вам приходилось сидеть напротив следователя, опыт, видно, огромный, – улыбаясь, сказала я.

    – Не огромный, – покачал головой Воронцов.

    Он посмотрел на меня, вздохнул и спросил:

    – Ну, что стоишь? Иди!

    – А правда, что у вас на спине татуировка – птица, разбивающаяся о камни?

    – Правда.

    – А покажите!

    – Ты что, с ума сошла? А впрочем, чему я удивляюсь, я должен был уже привыкнуть ко всему этому.

    – Значит, не покажете? – уперлась я.

    – Нет.

    – Ну, я пошла?

    – Иди.

    – А вам не будет потом горько, что вы не проявили ко мне должной чуткости и внимания и, можно сказать, не выполнили мою последнюю просьбу перед расстрелом?

    Воронцов молчал.

    – Не будут ли вас мучить угрызения совести, что вы не сказали мне на дорожку ни одного доброго и ласкового слова?

    Воронцов молчал.

    – Вот когда вас вызовут к следователю, я буду просто трепетной ланью!

    Воронцов тяжело вздохнул, встал из-за стола и начал раздеваться, чем, собственно, поверг меня в ужас: я же так, по глупости, по малолетству… Мама дорогая, чего это он?..

    Виктор Иванович снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку стула, потом снял галстук и бросил на пиджак, затем стал расстегивать рубашку.

    Я что-то почувствовала себя совсем неловко и на всякий случай сделала пару шагов назад.

    – Иди сюда, трепетная лань!

    – Это зачем?..

    – А чтобы ты потом не говорила, что я злой и бесчувственный горный козел!

    Я подошла поближе. Воронцов, смеясь, скинул с плеч рубашку и повернулся ко мне спиной. Черная птица замерла за секунду до смерти, острые камни уже ждали ее тело, они предчувствовали победу…

    Я дотронулась до его плеча… Он резко развернулся и прижал меня к себе, каштановые глаза стали огненными, и я сжалась от предчувствия его полной победы надо мной…

    Распахнулась дверь, и влетела Люська. От увиденного она просто обалдела, раскрыла рот и плюхнулась на стул.

    – Там аудитор приехал… документов не хватает… – забормотала Люська, пытаясь прийти в себя.

    Она тут же вскочила, опять села и повторила:

    – Там аудитор…

    Воронцов тихонько отстранил меня и стал одеваться.

    – Идите, Людмила, сейчас я спущусь к вам, вы же позволите мне одеться?

    Люська пулей вылетела из кабинета. Думаю, что она тут же забыла про аудитора и по пути к юристам рассказывала всем о том, что увидела в кабинете у начальника. Меня это не очень огорчило, хотя подобная репутация и не радовала меня: мне хотелось слыть девушкой неприступной.

    – Я скажу Стасу, чтобы он тебя подвез.

    Мне почему-то стало грустно и обидно. Объяснить этого я не могла и, выходя из кабинета, пробормотала:

    – Не надо, я сама доберусь.

    Но когда я вышла на улицу, то увидела машину Воронцова с распахнутой дверцей, а рядом стоял его водитель Стас и явно поджидал меня. Это был тот самый водитель, который сбил меня тогда на дороге.

    – Давай садись, – кивнул он мне.

    Я молча села в машину, спорить и язвить не хотелось. Мы рванули с места.

    – Ты что такая тихая, обидел, что ли, кто?