Знаешь, меня беспокоят твои последние письма. Я здесь схожу с ума, а тебе хоть бы хны! Ты пишешь так резонно и рассудительно, что мне становится еще хуже.

Твои письма напоминают мне доброго старого доктора Айболита. Так говорят с ребенком, у которого болит живот. Но не с женщиной, у которой трудные роды – которая рожает любовь – и никак не может разродиться. Наверно, про таких и говорят, что это как ежа против шерсти рожать.

Или, может быть, ты обиделся на мои последние письма? Боря, ведь я хотела только одного: не скрывать от тебя ничего. Так же, как и здесь, в Москве. Я всегда пыталась быть с тобой совершенно откровенной. Ведь я ж не виновата, что я пытаюсь, пытаюсь – и ничего не получается. И я никак не могу перепрыгнуть через этот проклятый классовый барьер, который разделяет нас.

Иногда меня пугает слишком спокойный тон твоих писем. Если бы ты сходил с ума, как я здесь… Если бы ты безумствовал, от любви бросил бы все и вернулся в Москву, тогда бы я поняла это – и стала б твоей. Если б ты от тоски и горя был на грани самоубийства, я б тоже поняла это – и тотчас помчалась бы спасать тебя. Но ты не делаешь ни того ни другого! И вот эту твою нежность, настойчивость – и спокойствие… этого я никак не понимаю. Поэтому я и боюсь, что мы слишком разные люди.

Боря, милый, я, кажется, не поблагодарила тебя за второй букет цветов, который ты заказал из Вены по телеграфу. А за первый букет я, кажется, поблагодарила в письме, которое не отослала. Ведь я половину писем пишу – и потом рву.

Спасибо, милый, спасибо! Я тебя так люблю, мой хороший, заботливый и внимательный. И за что только ты меня, дрянь такую, полюбил?

Иногда я смотрю на наши фотографии в Березовке, на пляже у князя Шаховского-Сибирского. Вспоминаю, как ты сделал мне тогда в полдень предложение, на той площадке под деревом. Тогда я была совершенно счастлива. Все трудности и классовые преграды не успели еще прийти в голову. Было лишь простое и ничем не затуманенное чувство счастья. Я сама не понимала, как все это получилось – в один день.

А помнишь, как мы целовались на лестнице у воды? И на песчаном мысу в темноте? Ох, Борька, до чего ж хорошо тогда было!

И потом в твоей квартире. Глянешь в окно: ночь, огни, звезды над Москвой – и тихое счастье в душе. Спасибо тебе за все, Боря! Ведь ты подарил мне настоящую любовь, которой у меня никогда не было… и не будет.

Если бы сейчас ты был здесь, я прижалась бы к тебе – и все было бы хорошо, просто и ясно. А так… Ох, Боря, когда же я наконец напишу тебе хорошее, спокойное письмо!

Фуфу все еще сидит в сумасшедшем доме. Ей уже вкатили двадцать уколов сульфазина. Видишь, до чего доводит любовь?

Любимый мой, кончаю, чтобы оставить место для штемпелей. Они тебе доскажут остальное. Люблю!

Твоя Нина». Внизу стояли три штемпеля от губной помады.

«Милый, хороший мой Боря!

Последние дни у меня было столько дел, сколько дел – совсем с ног сбилась. Уф, только сегодня наконец немножко разделалась с делами и могу сообщить тебе результаты.

Боря, прости меня, прости, любимый мой, но приехать к тебе я не могу. Только теперь, когда подошло время получать документы на выезд, я поняла, что не могу. И по многим причинам.

Во-первых, из-за папки. Если я не приеду, ты не повесишься. Но если я поеду, папка повесится, определенно повесится. Он об этом во сне бредит. Прямо как старый еврей, у которого гои уводят единственную дочь. Посмотри там в Вене оперу Галеви „Жидовка“ на эту тему.

Во-вторых, я получила повышение по службе, о котором я давно мечтала. Целый год проверяли мои анкеты – и сейчас дело решено в мою пользу.

Боря, мой маленький, мой мышоночек, если бы ты был здесь в Москве, я была бы счастлива стать твоей женой. Но бросить все и ехать к тебе в Вену – не могу!

Почему я называю тебя „маленький“, когда ты на голову выше меня? И этот „мышоночек“ может раздавить меня, как медведь. Почему? Сама не пойму.

Боря, прости меня! Поверь, что я люблю тебя так, как я только умею любить. А если я сейчас отказываюсь ехать, то, может быть, я вообще не способна на настоящую любовь.

И скажу тебе, любимец богов, по секрету еще одно: благодари Бога, что я не стала твоей женой! Ведь я же говорила тебе, что я ведьма. И я испортила бы тебе всю жизнь. И всю жизнь ты бы не понимал, что это такое.

Тебе еще очень и очень повезло, что все это кончилось так, а не иначе. А так осталось только воспоминание о большой и чистой любви. Во всяком случае у меня.

Ох, чуть не забыла. В твоем последнем письме, в самом конце, ты написал что-то непонятное: „Да, папа Иннокентий оказался прав!“ Чей это папа? Кого-нибудь из наших знакомых? Что он там про меня насплетничал?

Помни, что я тебя любила так, как умею. А большего нам, ведьмам, не дано.

Нина.

П. С. При случае поблагодари княгиню Лизу за ее амулет против ведьм. Может быть, он тебе действительно помог».

К последующему письму Нины был приложен официальный блайк 13-го отдела КГБ, где генерал- профессор Малинин сообщал следующее: