действительно не хватало продуктов — между прочим потому, что мы примерно одну треть отдавали польскому гражданскому населению. К сожалению, на упомянутом совещании не удалось решить, будут ли наши части и дальше получать продовольствие по тем же нормам; не было определено и количество самих пайков. Решение этих вопросов было перенесено на следующий день, когда должна была состояться встреча Андерса со Сталиным. В заключение было обсуждено несколько мелочей общего характера, и на этом совещание закончилось.
Это совещание было предварительным перед решающим разговором, который должен был состояться на следующий день в Кремле. Речь шла пока что о том, чтобы выяснить, какую позицию занимает Андерс в вопросе отправки польских частей на фронт.
На следующий день Андерс вместе с Окулицким направился на совещание к Сталину. Через час он вернулся очень обрадованный, с сияющим лицом. Войдя в комнату, сразу же заявил:
— Знаешь, мне удалось хоть часть армии вывести в Иран. Правда, это совсем немного, но брешь сделана, форточка открыта, так что и остальных постепенно тоже удастся вывести.
Через минуту вошел Окулицкий, и мы начали писать протокол совещания. Из протокола я узнал, что при обсуждении вопроса о продовольствии и о возникших в связи с этим трудностях Андерс внес предложение о выводе Польской армии из Советского Союза — если не всей, то хотя бы части ее. Сталин сначала не согласился с этим и предложил, чтобы часть армии, сформированная раньше, получала прежнюю норму, а та, что формируется теперь и будет готова к боевым операциям позднее, перешла на уменьшенные пайки. Эта часть армии до момента полной готовности может быть размещена в окрестных колхозах, где солдаты смогут улучшить условия своей жизни. Это было почти то же самое, что предлагал Андерс еще в октябре Генеральному штабу; тогда он, добиваясь разрешения формировать армию на юге, аргументировал именно тем, что она может быть частично расквартирована по колхозам и даже работать там, а одновременно формироваться и обучаться. Теперь же Андерс отклонял в сущности свое собственное предложение и настаивал на выводе армии в Иран. На вопрос Сталина, готовы ли англичане к приему 27 тыс. солдат, он ответил утвердительно, добавив, что с этой стороны он не видит никаких осложнений. В конечном счете предложение Андерса о частичной эвакуации армии было принято. Было согласовано, что 30 тыс. военнослужащих и около 10 тыс. членов их семей будут вывезены из Советского Союза.
Так состоялось решение о первой эвакуации. Это решение противоречило советско-польскому соглашению, в котором было ясно сказано, что лишь тогда, когда Польская армия в Советском Союзе достигнет полного состава, то есть 96 тыс. человек, можно будет сверх этих 96 тыс. вывезти 25 тыс. солдат и 2 тыс. летчиков. Андерс самовольно, без согласования со своим правительством и верховным командованием нарушил соглашение и уменьшил количественный состав Польской армии в СССР, на что не имел никакого права.
Согласие советских властей на частичный вывод польских войск было предопределено также и тем, что на этом усиленно настаивали англичане. Поскольку японцы начали угрожать непосредственно Индии, английские войска со Среднего Востока пришлось перебрасывать туда. А на Среднем Востоке образовалась пустота, тем более опасная, что с другой стороны в Африке наступали немцы; их проникновение в Ирак было довольно сильным. Поэтому создавшуюся брешь следовало как можно быстрее заполнить, и польские войска очень подошли бы для этой цели. Именно по этому вопросу постоянно велись разговоры между Андерсом и Гулльсом, а также между профессором Котом и английским и американским послами в Москве. Посол Кот в телеграмме от 8 марта 1942 года, то есть за десять дней до решения об эвакуации, жаловался Сикорскому: «Эвакуация войск, несомненно, саботируется. Совершенно естественно, это беспокоит англичан…»
Из того же протокола я узнал, что Сталин обвинял Кота в подрыве репутации Советского Союза постоянными жалобами на Советское правительство иностранным дипломатам, особенно англичанам.
Следует подчеркнуть, что при составлении протокола Андерс интерпретировал его содержание так, как это было ему нужно. Точного двухстороннего протокола не имелось. Окулицкий по ходу беседы делал заметки, по которым затем и составлялся «протокол». Когда я перепечатывал этот протокол, Андерс произвольно изменял смысл высказываний обеих сторон. Когда Окулицкий замечал, что у него записано иначе, Андерс фыркал на него и говорил, что в новой формулировке будет лучше звучать. В итоге в документ включался текст, угодный Андерсу[64].
Не было подлинного протокола и декабрьских переговоров Сикорского в Кремле. Тексты бесед воспроизводились по записям, которые делал Андерс. Переговоры происходили 3 декабря, а Андерс занялся обработкой своих записей 6 декабря и лишь несколько дней спустя продиктовал их мне на машинку, причем попутно менял в ряде случаев содержание, руководствуясь лишь субъективным толкованием имевшегося текста. Этого протокола Сикорский никогда не видел и не утверждал; точно так же упомянутый документ не был утвержден и советской стороной[65].
И декабрьский, и мартовский протоколы были еще раз переделаны в 1943 году, уже после смерти Сикорского, исключительно ради приведения их в полное соответствие с тогдашним планом Андерса.
Андерс был весьма доволен достигнутыми в Москве результатами, ибо его планы, связанные с выводом Польской армии из Советского Союза, приобретали реальные очертания.
Советские власти немедленно выделили подвижной состав и дали распоряжение о подаче его к станциям погрузки войск.
На обратном пути в Янги-Юль Андерс уже по собственной инициативе остановился в Куйбышеве, чтобы обо всем доложить Коту и похвалиться своими успехами. Кот был очень доволен предстоящей эвакуацией.
Настроение в посольстве было неважное. Чувствовалось какое-то паническое состояние, чего-то ожидали, чего-то опасались, но чего — никто не знал. Царила своеобразная атмосфера «дипломатических интриг», сочетавшаяся со всеобщей распущенностью нравов. И все это происходило под покровительством Кота, о чем убедительно может свидетельствовать следующий пример.
Однажды не кто иной, как сам Кот, решил выдать одну из своих фавориток, г-жу Я., замуж за советника посольства г-на Т. Когда дело дошло уже до венчания «новобрачных», случилось довольно скандальное происшествие, весьма характерное для существовавших в посольстве отношений. Все гости уже собрались перед специально оборудованным в салоне профессора алтарем, как вдруг пропала невеста. Гостям и ксендзу Кухарскому, облаченному для богослужения, оставалось только ждать. Поскольку прошло порядочно времени, невеста не появлялась, начали ее искать в комнатах посольства, где она жила. Но «виновницы торжества» нигде не было. Заодно обнаружилось, что исчез куда-то и Андерс. Прошло уже более часа, когда вдруг открылась дверь комнаты финансового советника (туда никто из искавших невесту не заглядывал, так как там находилась касса и дверь была заперта на ключ) и оттуда вышла невеста в измятом платье, с растрепанными волосами и пылающими щеками. Через минуту появился генерал. Все присутствующие рассмеялись и стали отпускать двусмысленные остроты в адрес жениха.
Однако это скандальное происшествие не помешало ксендзу Кухарскому совершить обряд бракосочетания, господину советнику — сделать вид, что все в порядке и что он ничего не заметил. Кот тоже очень смеялся по поводу случившегося, а в речи, обращенной к новобрачным, желал им долгой и счастливой семейной жизни.
Вся сцена, будто целиком взятая из какого-нибудь французского фарса, была типичной для нравов, процветавших в нашем посольстве в Куйбышеве.
Возвращаясь к особе профессора Кота, хочу отметить, что он действительно жаловался на советские власти, которые якобы мало ему помогали. В посольстве знали, что по многим вопросам он обращался к посредничеству англичан, ссылаясь на неприязнь советской стороны. Он считал, что нужного можно добиться не путем соглашений, а лишь путем «нажима». Наиболее часто трудности возникали в связи с изданием газеты посольства, с общественной опекой и особенно с представительствами посольства на периферии. Их было очень много, и каждое имело весьма многочисленный персонал, и жалобы общественности на их работу, особенно после отъезда председателя Щирека, все учащались. Советская сторона не соглашалась на такой большой штат в представительствах, и на этой почве возникали все новые недоразумения.
Следовательно, напряженными, а в последнее время даже откровенно плохими были взаимоотношения не только командования Польской армии с советскими военными учреждениями, но и посольства с Советским правительством.
