левой.

— Кажется, вы меня с кем-то путаете.

В полном замешательстве адвокат смотрел на дело Стивена Эдуардса: его имя, данные, фотографию. Он лично знал молодого наркомана и, взглянув на меня раз, второй, третий, понял, что я никак не могу им быть.

— За всю практику ничего подобного не встречал, — качает головой юрист. Возможно, он хотел поговорить о нашем поразительном сходстве или моей шестипалости, только я вопросов не задавал. Даже не поинтересовался, за что разыскивается Стивен Б. Эдуардс, — честно говоря, меня это нисколько не интересует.

Адвокат перечитывает раздел «Особые приметы», спрашивает адрес Стивена Эдуардса и серийный номер его прав. Называю адрес в Сан-Франциско, заявляю, что «только что перебрался в город», жду, пока он пробивает информацию, прекрасно зная, что всё подтвердится и в ответ на запрос придёт моё фото.

Он делает то немногое, что по силам назначенному судом адвокату: приводит меня к телефону- автомату, а сам связывается с окружным прокурором, который ещё раз проверяет мои данные. В зале ожидания я готов сидеть сколько угодно: здесь никого, можно расслабиться и не оглядываться по сторонам, каждую секунду ожидая подвоха. Монеток для телефона нет, так что заказываю разговор в кредит, откопав в недрах памяти номер кредитки Раймонда О’Доннела. Светлые, выпукло проступающие на карточке цифры, сгруппированные по четыре: проговариваю их вслух, вспоминая алгоритм последовательности. Звоню домой, чтобы проверить, возьмёт ли кто-нибудь трубку.

«Привет, дорогой! Со мной всё в порядке. Меня отпускают домой…»

Если бы Джимми и К° караулили в квартире, то заставили бы её ответить. Сработал автоответчик, значит, засады нет. Звоню в бар, спрашиваю Кеару.

«Она сегодня уволилась, сказала, что переезжает к сестре…»

Справочная 411, называю Кеару и имя её сестры, они могут жить в самом Сан-Диего, Леокадии, Дель-Маре, Оушенсайде или Мишн-Бич… Тупик, тупик, тупик, тупик…

— Простите, сэр, такие в справочнике не значатся.

— Посмотрите, пожалуйста, фамилию Уиллер.

— А имя?

Тупик, тупик, тупик.

Одела меня, сбежала к сестре…

Закрываю глаза, мысленно представляю нашу квартиру, измеряю её и думаю, думаю, думаю… Гостиная размером шесть на четыре с половиной, цвета выбеленной кости стены, облицованный плиткой камин у северной стены. Старый, купленный на распродаже диванчик мой, а мексиканское покрывало на его спинке — Кеарино. Почему-то сейчас это покрывало не вижу. Открываю глаза. Телефонный аппарат, металлический столик, окно из небьющегося стекла. Закрываю глаза, мысленно хожу по квартире. Пусто, как в день нашего переезда.

Некоторые вещи я знаю на подсознательном уровне. Сшиваю кусочки воспоминаний и вижу. Воссоздаю.

Она ненавидела своё лицо. Лицо сестры и всё равно другое. Те же глаза, главное отличие — улыбка. У Андреа она ровная, а между передними зубами — щель. У Кеары губы растягиваются только влево, совсем как у женщины из реанимации.

Захлопываешь дверцу машины, потом вспоминаешь, что ключи остались в зажигании. Самолёт отрывается от земли, а в голову вдруг приходит невыключенная кофеварка. Осознание, понимание, прозрение безмолвными стовольтными разрядами пробирают до мозга костей, тело становится вялым, как у тряпичной куклы.

Кеара ничуть не расстроилась, когда я признался, что моё имя и история жизни — стопроцентная подделка. Наоборот, обрадовалась! Вскоре после этого сообщила, что её выселяют из квартиры. Привела подружку, они устроили вечеринку и чуть ли не до ушей меня оттрахали. А в новой квартире договор аренды и коммунального обслуживания оформлен на меня: Кеарино имя нигде не фигурирует.

Мне холодно. На дворе август, догорающий день задыхается в выхлопных газах, я замерзаю.

Работу меняла как перчатки, часто без всякого предупреждения, и всегда находила причину. Сказала, на её штраф-талоне свободного места не осталось, и Сара зарегистрировала машину на своё имя. Ночные звонки и короткие гудки.

Холодно, холодно, холодно…

Однажды ночью у её дома сигналил грузовик, пьяный водитель громко звал какую-то девушку. «Тот парень разбил окно первого этажа, а чёртов менеджер говорит, что виновата я».

Взяла Распутина котёнком из приюта для брошенных животных. Он был здоровым уличным котом, пока не попал под колёса грузовика.

Закрыв глаза, пытаюсь представить фотографии Андреа и Кеары. Нет, нужно расслабиться, не подстёгивать воспоминания, пусть сами на поверхность сознания пробиваются. Вот они рядом, такие разные, и всё же… Женщина из реанимации тоже будет выглядеть иначе, когда доктора из челюстно- лицевого завершат задуманное. Кеарины зубы казались такими белыми, ровными, изящно вылепленными, потому что… в сущности, такими и были.

Отлитыми из фарфора по специально изготовленным слепкам. В челюсть вживили титановые штифты — боль не причиняют, на изменение погодных условий не реагируют — и на них насадили зубы.

Хотелось спросить: «Что случилось?», но ответ я уже знал. Боже, бедная девочка!

Она не желает, чтобы её искали, хочет спрятаться, и никто на свете её не найдёт, потому что я научил всему, что знаю. Она сама попросила. Хотела постичь все тонкости… Иногда я кажусь себе гением, но иногда я настоящий тормоз. Пальцы немеют. Растопыриваю их, потом сжимаю в кулак.

В юности я баловался всякой ерундой, потом завязал, однако всё равно загремел в тюрьму. Тот адвокат перетасовал факты, и получилась совсем другая правда. Это его конёк, его заработок.

Я с детства живу так же, как она. Не знаю, правильно ли её понял, но надеюсь, что да, потому что при таком раскладе с ней всё в порядке. Значит, она ушла, и найти её невозможно ни тем, от кого она прячется, ни тем, кто не знает, что она прячется. Ни мне. Не буду знать, где она, — не проболтаюсь. Значит, ей так лучше.

Не могу передать, что я сейчас чувствую. Всё так сложно…

У меня много вредных привычек, но доверчивость в их число не входит. Скорее я поделюсь с человеком одноразовым шприцем, чем ему доверюсь. И тут появляется Кеара. Надо же, единственный раз в жизни дал слабинку и выбрал самый гнутый, тупой, ржавый, запачканный шприц из всех имеющихся.

В следующие восемьдесят минут демонстрирую одиннадцать пальцев и свободные от татуировок руки троим заместителям шерифа. Начальник тюрьмы подтверждает, что мой адвокат связывался с окружным прокурором, меня ведут к судье. Удары молотка, конвой, камера, обед: бутерброд с сыром и тёплый фруктовый пунш, от которого тут же начинает тошнить; я жду, жду. жду, затем снова конвой, расписка за личные вещи, переодевание под присмотром, три автоматические двери, и я выхожу в озарённый лучами садящегося солнца город. Лето вот-вот уступит свои права осени. Пламенеющее небо испещрено паутиной облаков, похожих на мазки тонкой кистью; ласковое, словно поцелуй Господа, тепло согревает мою кожу, глаза, лёгкие.

По-моему, это самый длинный день из тех, что я пережил без черепобоек. За последние двадцать четыре часа побывал:

В спальне. В больнице. В закрытой палате. В тюрьме.

В ипостаси Стивена Эдуардса.

«Хватит!» — твердит железная логика выжившего в страшной катастрофе. С самого детства я ни разу не обращался к доктору добровольно, разве только когда очередную аферу проворачивал. А может, у них появились новые лекарства, методы или технологии? Вообще-то я на «ты» с математикой, но уже потерял счёт своим «может».

Печень на пределе, да и сердце тоже: наркотики, электрошок, тщетная — я отдаю себе в этом