покрытом стерильной салфеткой стуле в пропахшем изопропанолом кабинете и рассматривания пирексовых банок с ватными тампонами, шпателей для отлавливания языка, механизмов, из которых змеятся провода и шланги… затем блестящая дверная ручка повернётся, и появится улыбающийся доктор со шприцем.

С тех пор мало что изменилось, разве что доктора не всегда улыбаются и вместо шприца несут блокнот.

Дверь открывается, потом снова закрывается.

Итак, моему эксперту как минимум тридцать пять, ухоженные седые волосы убраны в хвост. Очки с толстыми стёклами искажают форму глаз, раздувают веки и делают их неестественно красными. Он наклоняется, чтобы выдвинуть стул, и я вижу болтающегося в левом ухе анха. В правой руке блокнот и папка, в левой — бумажный стакан с дымящимся кофе. Из стакана течёт, но доктор не замечает похоже, это далеко не первый кофе за сегодняшний день. Белая рубашка, никакого галстука, шерстяные брюки и пиджак — неохотная уступка официальному дресс-коду. На нагрудном кармане бедж: «Ричард Карлайл, доктор медицинских наук. Департамент психиатрии и наркологии округа Лос-Анджелес».

Ясно: стареющий активист и борец за защиту окружающей среды, к началу войны во Вьетнаме как раз достиг призывного возраста. Что-то в нём есть, но что именно, пока не знаю. Когда боюсь, кишки будто закипают, а кости, наоборот, становятся холодными как лёд. Нечто подобное со мной сейчас и происходит.

— Мистер Дэниел… — смотрит на папку, — …Флетчер? — Согласно киваю. — Я доктор Карлайл. Хочу задать вам несколько вопросов.

Блокнот жёлтый, с символикой Департамента психиатрии, чистый, один; файл кремовый, с ярлычком «Флетчер Д.», один. То и дело бросая на меня беглые, протяжённостью в миллисекунду взгляды, эксперт пишет кратенькое, в восемь строчек, вступление. Всё, время пошло, причём для нас обоих.

Нельзя:

Шаркать ногами.

Барабанить пальцами по столу.

Ёрзать на стуле.

Чесаться.

Вытирать лоб.

Расслабляться хоть на секунду: за мной следят.

Сидеть как приклеенный тоже не стоит. Немного волнения не помешает, иначе эксперт заподозрит неладное. Лишь благодаря многолетней практике я научился вести себя естественно. Представьте почтенного отца семейства, выходящего на улицу после сеанса порнофильма: затравленно оглядывается по сторонам, нервно щёлкает зажигалкой. Представьте подростка, с бешеной скоростью чистящего зубы, чтобы к приходу родителей избавиться от запаха марихуаны. За три года я шесть раз менял имя, номер социального страхования, родителей, трудовую книжку, школьный аттестат и отпечатки пальцев, однако до сих пор время от времени себя одёргиваю: нужно держаться естественно. Превращаюсь в зеркальное отражение эксперта: ноги прямо, ладони врозь, слегка наклониться вперёд, всем своим видом выражая честность и уверенность. Главное — ритм, ритм, ритм, не сидеть как столб, а двигаться каждые пять минут. Частенько симулянты так заняты своей историей, которую хочется сделать правдоподобнее, что забывают двигаться. Врёшь, изворачиваешься, а тело неподвижно, будто паралич разбил. В результате на фоне внешней неестественности все неувязки липовой истории видны как на ладони.

Пусть руки постоянно двигаются. Эх, дорожку бы сейчас!.. Кручу между пальцами правой руки двадцатипяти-центовик из кафетерия. От указательного пальца к мизинцу: на счёт «раз» монетка с наружной стороны, на счёт «два» — с внутренней. Так, небольшая разминка получается.

Прошло три минуты, Карлайл читает мой файл, заносит в блокнот ещё пять строчек. Достаю из пачки две сигареты. Одну кладу на стол, вторую прячу в ладони и начинаю ловко вертеть пальцами, чтобы сигарета появлялась то в одной руке, то в другой. На «естественное поведение» похоже мало, но без кокаина голова не работает, а подобные манипуляции успокаивают и помогают придумать что-нибудь дельное.

— Здорово! Вы фокусник? — спрашивает эксперт. Понятно, пытается отношения наладить, хочет, чтобы я расслабился, разоткровенничался и выдал всю свою подноготную. Вот для чего учтивая болтовня: не бойся, мол, я тебе друг. Ну уж нет, я начеку, знаю: мой новый «друг» каждое слово записывает.

Ладони вверх — показываю обе сигареты.

— Не-а… Так, баловался в юности. Осталась привычка, когда нервничаю, — криво улыбаюсь я. Замечательно, основа заложена, теперь есть на что опираться, если захочу показать, что он меня «прижал». Как только запахнет жареным, переведу разговор на нервную привычку. Это называется дезориентацией.

— А вы сейчас нервничаете?

— Нуда… — Прячу сигареты в пачку и убираю с глаз волосы. — Есть немного.

Эксперт снова что-то записывает, и в примечаниях к ПН я ухитряюсь прочитать слово «волшебный». Карлайл снова открывает мой файл, прикрывая текст рукой, чтобы я не прочитал. Зря старается: мне и так известно, что там.

Имея водительские права, удостоверенные управлением автомобильного транспорта штата Невада, Раймонд О’Доннелл никогда не садился за руль. Раймонд О’Доннелл никогда не голосовал, не задерживался полицией, не снимал квартиру, не брал напрокат машину и не подавал других признаков жизни. Сбережения Раймонд О’Доннелл предпочитал хранить в округе Кларк штата Огайо, потому что в Неваде слишком свято чтят тайну банковских вкладов. Фамилия Раймонда красовалась на двадцати шести почтовых ящиках по всему Юго-Западу: в Чатсворте, Индио, Визалии, Нидлзе, Бейкерсилде, Лодсбурге и Холсбруке. Ящикам-то всё равно, а их владельцы тупо смотрели на водительские права, узнавали меня на фотографии, забирали деньги и через минуту забывали о встрече.

В управлении автомобильным транспортом и соцстрахе всегда требуют контактный адрес, поэтому на чужих почтовых ящиках дополнительным получателем я указываю своё новое имя, одно из тех, которым ещё не начал активно пользоваться. Иногда выбираю улицу, дом и квартиру в престижном микрорайоне или, наоборот, на незавершённом строительном объекте, а потом отношу на почту заявление с просьбой пересылать корреспонденцию в удобное мне место. Управление автомобильным транспортом никогда ничего не узнает. Адрес для пересылки можно давать любой, даже липовый. Когда я в очередной раз меняю имена, вся моя почта идёт на Аляску! Где-то на севере скопилась целая гора писем, адресаты которых никогда не рождались и никогда не умрут.

Сейчас дела идут неплохо, совсем неплохо. Джимми и К° с каждым днём всё больше платят, всё больше от меня зависят и уговаривают бросить основную работу. Уже жалею, что с ними связался.

Предстояла очередная смена имени. Я был в Лас-Вегасе — навещал почтовые ящики и отделения местных банков и параллельно готовил несуществующие адреса и кредитные истории для людей Джимми. Бренчание автоматов стихло, и мой затуманенный взгляд упёрся в вестибюль отеля с казино, в баре которого я сидел. Из розового, явно, на заказ выкрашенного джипа высыпали пять девушек-студенток и игриво помахали портье. Зарегистрировались, порхнули к лифту, и я услышал, как одна из них сказала: «Бассейн». Там на полосатых шезлонгах я и нашёл их через двадцать восемь минут.

Всю вторую половину дня я наблюдал за девицами: они спустили около двухсот долларов на стоящих недалеко от бассейна столах с низкими ставками. Я — раза в два меньше у «каблука», где вшестером играли в двадцать одно. Самое главное — не привлекать к себе внимание, а если выиграешь, это неминуемо. Ещё страшнее, если сфотографируют и вышвырнут из казино.

Девушки заказывали дешёвые напитки, оставляли мизерные чаевые, умело отбиваясь от мужчин, ходивших вокруг них стаями: университетских крысят, деловых тараканов, смуглых Аладдинов, облитых