Однажды на стоянке управления автомобильным транспортом ко мне подошёл незнакомец и сказал, у него есть кое-что интересное. Скорее всего этот тип промышлял, сбывая свой товар нелегалам, и почему- то его внимание привлёк я. В салоне «кадиллака» семьдесят седьмого года выпуска, огромного, как притон, и такого же подозрительного, одуряюще пахло фастфудом и потом, и меня чуть не вырвало. Вертя колесики на кодовом замке чемоданчика, «Эдди» поинтересовался, не коп ли я.

— Конечно, нет!

— Всё что угодно, братан, всё что угодно. Хочешь права или чистый штраф-талон, без отметок о вождении в нетрезвом виде? На, смотри!

Ясно, передо мной гремучая помесь сутенёра, шестёрки и зазывалы. Одни за другими показывает права на имя Санчеса, Лопеса, Гонсалеса и так далее. Мексиканцы на фотографиях как на подбор смуглые и средней комплекции. Меню богатейшее: пустые карточки соцстраха, грин-карты, свидетельства о вакцинации и крещении. Порывшись в пёстрой стопке документов, я выбрал свидетельство о рождении, на первый взгляд совершенно безупречное.

— На любое имя, братан, — снова начал пропахший гамбургерами зазывала. — Хочешь, на пару лет старше сделаем? Нет проблем!

Свидетельство о рождении на имя Карлоса Мейи, родившегося в 1946 году в восточном Лос- Анджелесе, слегка пожелтело от времени (или чая), но текст сохранился прекрасно.

— Всё тип-топ, комар носа не подточит! Мой приятель — настоящий профессионал, — уверял «Эдди».

Я поднёс свидетельство к свету, так чтобы проступили водяные знаки. «Не содержит кислот» — ярко сияло на пожелтевшем листочке. Швырнув свидетельство в чемоданчик, я вышел из машины и захлопнул тяжёлую, как в банковском хранилище, дверцу.

— Эй, братан, вернись! Сторгуемся!

— Скажи приятелю, пусть водяные знаки проверит, — заглянув в окно «кадиллака», посоветовал я.

«Эдди» сделал большие глаза, будто никогда о таких не слышал.

— И напомни ему: в 1946 году документы шариковой ручкой не подписывали.

— Где вы выросли, Дэниел?

Меня зовут Дэниел Джон Флетчер, родился шестого ноября 1961 года в Корнуоллисе, штат Орегон. В июне 1978 года окончил среднюю школу. Отец, Карл Флетчер, умер от аневризмы мозга, когда мне было семнадцать. Мать, Элейн Флетчер, пережила его на семь лет и умерла естественной смертью. Я младший из троих детей; у меня есть старший брат Райан и сестра Эмили. У них свои семьи, а у Эмили — ещё и маленькая дочка.

— В Корнуоллисе, штат Орегон.

Меня зовут Дэниел Флетчер. Я был неплохим студентом со средней успеваемостью, особо не блистал, но и проблем не создавал. Подтверждённых данных об участии во внеклассной работе не имеется, зато, по неподтверждённым, я играл в приходской баскетбольной команде. Учёба меня особо не интересовала, хотелось выбраться из Орегона и увидеть, как живут в больших городах вроде Сиэтла, Нью- Йорка и Сан-Франциско, а родители мечтали, чтобы я поступил в технический колледж.

Об Орегоне могу рассказывать часами: площадь — 7 919 квадратных километров, средняя высота над уровнем моря — 108,55 метра. В тридцати шести округах пронзают 2 617 778 человек. В воскресенье, 14 февраля 1859 да, Орегон стал тридцать третьим присоединившимся Союзу штатом. Да, память у меня что надо.

Неизвестно, существовал ли когда-нибудь дом, указанный мной в свидетельстве о рождении. Естественно, учёл нумерацию на участке шоссе, где после войны вырос жилой комплекс, который усилиями среднего класса превратился в настоящее гетто с самым высоким в округе уровнем преступности, а потом уже бульдозерами и строительными бригадами — в гипермаркеты и торговые центры В среднем на подобные метаморфозы уходит лет сорок-пятьдесят.

— Ваши родители по-прежнему там живут?

— Они там похоронены. — Опускаю глаза, показывая, как непросто мне об этом говорить.

— Когда это случилось?

— Папа умер, когда мне было семнадцать, мама — семью годами позднее. — Снова изучаю светлый линолеум. Решив, что нервный жест не помешает, убираю с глаз волосы.

— От чего умер ваш отец?

— От аневризмы мозга, — чуть слышно отвечаю я.

— С его смертью связаны какие-то особенные переживания? — Эксперт ёрзает на стуле, теперь он копирует мою позу: слегка наклонился вперёд, стопы на полу, локти на коленях, когда не пишет, естественно. Думает, чем больше сочувствия, тем быстрее я расколюсь.

— После уроков я подрабатывал: мыл посуду в кафе, тогда мама и позвонила.

Историю я готовил долго и тщательно, сверяясь с картой Корнуоллиса, датами и данными о госпитализации в местную больницу. Целых четыре ночи без сна пролежал в тёмной комнате, под аккомпанемент работающих на полную мощность кондиционеров снова и снова прогоняя фильм под названием «Юность Дэниела Флетчера».

— Домой я примчался, как раз когда папу заносили в машину «скорой помощи». Глаза у него были полуоткрытые и влажные, будто он долго плакал, а кожа ярко-красная. Я поехал в больницу, но папу не довезли: по дороге он умер.

— А ваша мать? — тактично понизив голос, допытывается Карлайл. «Доверься! Я понимаю тебя, как никто другой».

— После папиной смерти она как-то сникла, потеряла ко всему интерес, даже перестала донимать меня колледжем. А потом у неё случился инсульт.

— Она от него умерла?

— Угу. На похороны я летал в Орегон и провёл там примерно неделю, помогая Эмили разбирать вещи и готовить дом к продаже.

— А ваш отец не жаловался на головную боль?

— Да, в основном когда я был маленьким. Он пил какое-то лекарство; какое именно, не помню.

Ложь! Надеюсь, Карлайл не совсем чокнутый и при составлении отчёта не станет проверять историю болезни Карла Флетчера.

— Чем занимался ваш отец?

Джон Уинсент-старший пил, работал грузчиком, пил, водил грузовик, пил, перепродавал подержанные мотоциклы, пил, исчезал на несколько месяцев, а то и на год, пил… По словам мамы, он искал золото на Аляске. Обычная сказочка для детей, чтобы не стыдились своего папы. Конечно, он самый хороший! Регулярно звонит и посылает открытки.

— Он был окулистом, вроде неплохим. Помню, постоянно получал какие-то грамоты и премии за профессиональные успехи. А ещё папа занимался благотворительностью, «гуманист и филантроп» — вот как его называли в городе.

Папа был похож на джазового трубача Чета Бейкера на полпути от миловидного красавчика до скрюченного скелета, вколовшего себе лошадиную дозу героина. Джон Уинсент-старший к наркотикам не притрагивался, зато почти всё остальное перепробовал. Женщины, бильярд, мотоциклы, машины, драки с копами… Хотя от многолетнего пьянства болевой порог у него был что надо.

Губы изгибаются в улыбке: зачем эксперту правда, ещё расстроится.

— Что смешного? — удивляется Карлайл.

— Помню, в детстве в магазинах продавали игру: на экран телевизора накладывался пластиковый трафарет, чтобы можно было и раскрашивать, и мультфильмы смотреть. Сколько я ни просил, папа мне её не покупал, дескать, нечего глаза портить. Потом её сняли с производства, но я ещё долго на него дулся.

— Как думаете, наверное, он и ружье бы вам не купил! — улыбается Карлайл. Похоже, эксперт устал, но сейчас ему это на руку: я решу, что психиатр расслабился, и сболтну что-нибудь лишнее.

— Ни ружей, ни дротиков! — подыгрываю я.