карман за словом; то проводил весь день в артелях судостроителей, которых определили ладить учаны: груза они берут много, а осадку имеют малую. А чтобы ненароком не подмочить груз, вода для которого губительна, решили послы делать повыше, но даже на низ все же грузить вначале свинец и медь, а уж поверх них все, что боится воды.

— Если осмолим основательно днище, груз не попортится. Голову наотрез даем, — утверждали мастера. — Не опасайся, боярин. Мы же понимаем, сколь важен груз из Англии.

Богдан верил мастерам, но каждый опущенный на воду корабль проверял не единожды, сухо ли в трюмах, не потеют ли борта. Артельные обижались на дотошность оружничего, но он, сходя на берег, всякий раз жаловал им добавку к договорной цене, и обида исчезала.

И все же, несмотря ни на что, выкроил Богдан денек для охоты на уток, гусей и лебедей. Молодняк уже встал на крыло, можно без зазрения совести пострелять.

Воевода расстарался. Не только подготовил уйму каленых стрел для самострелов, но и запасся на всякий случай рушницами. Вдруг гость захочет по сидячим жахнуть дробью. А на место охоты загодя выслал пару ловких в охоте ратников, чтобы выставили бы они чучела да подновили скрадки.

Выехали затемно. Миновали ворота, рысью прошли выпасы и сенокосные луга, еще пару верст до Даниловки и за этой деревней — в лес. Вековой. С густым подлеском. Темно, хоть глаз коли, хотя заря уже высветила восток, когда они сворачивали к лесу. В два счета можно заблудиться даже хорошо знающему его, но проводник вел охотников уверенно, иной раз даже пуская коня рысью, и к лесному озеру они выехали как раз к тому времени, когда оно начало просыпаться.

Светлело быстро, и озеро раскрывало свою изумительную красоту. Вода нежной голубизны еще бездвижна. Лишь прибрежный тростник нарушает предутреннюю тишину всплесками, хотя еще полусонными. Спросонок и незлобливая перебранка крякух, приглушенный говорок гусей, да все чаще и чаще всплески вышедших на тропу охоты щук и окуней — тростник жил своей предутренней жизнью по извечному природному укладу.

Вот первая пара лебедей скользит по воде из тростниковой прогалины, величаво изогнуты их шеи и, будто не глядя друг на друга, ведут о чем-то своем утреннюю беседу, едва задевая мягкими боками сонные лилии, пока еще не распустившие нежно-восковые цветы.

Вот еще одна пара, вот еще. Следом — гуси. Эти не парами, а крупными стаями. Озерная гладь сразу же всколыхнута рябью, а то и волнами, если сразу два или три гуся начинают разминать от ночного безделья разленившиеся крылья.

Вот время и для уток. Крякухи попарно, чирки стайками, красногрудые и крохали табунками, как и гуси. Раздолье для стрельбы. Выбирай любую приглянувшуюся птицу, стрела непременно достанет, спусти только крюк, выцелив. Но охотники не берут в руки самострелы: грешно бить сидячую дичь. Вот когда поднимется она на крыло, чтобы лететь на поля для кормежки, вот тогда — самый раз проверить меткость глаза своего и ловкость. И пусть не на воду шлепнется подсеченная каленой стрелой дичь, а в прибрежный тростник или даже в лесной ерник, что за спиной охотников, собаки разыщут добычу и поднесут к ногам воеводы. У воеводы их, натасканных и на водоплавающую и на боровую дичь, целых полдюжины. И все они здесь. Терпеливо ждут команды.

По мере того как гуси, утки и даже лебеди все чаще помахивали крыльями, сгоняя ночную дремотность, Богдана все более и более охватывал азарт. Несчетно он вот так встречал рассветы на озерах в ожидании, когда дичь поднимется с воды, но обрести спокойствия так и не сумел. Более того, первые табунки, какие, поднявшись с воды, потянутся на поля, вызывают у него такую суетливость, что стрелы его летят мимо, как у начинающего неумехи. Он злился на себя, пытался сжать себя в ежовый кулак, но ничего не помогает. Успокаивается лишь тогда, когда лет пойдет массовый, а успокоившись, выказывает и меткость глаза и точность расчета. Но если в его усадьбах слуги и домочадцы знали эту слабость, если знали даже те, кто готовил царскую охоту, то здесь он новичок, и суетливость его наверняка станет предметом пересуда и завтра же, и даже после отъезда — Бельский, понимая это, ничего не мог поделать с собой: он сгорал от нетерпения, руки судорожно сжимавшие самострел, предательски подрагивали.

Первой зашлепала по воде стайка чирков. Взмыла вверх и, описав над озером дугу, полетела на поле как раз над головами охотников, сидевших в скрадках. Не очень это ловко, лучше, когда утка летит чуть в сторонке, тогда удобней рассчитывать, куда целиться, но не охотник выбирает путь табунку, а табунок летит там, где считает более удобным.

Пять каленых болтов взмыли наперерез чиркам, и четыре из них угодили в цель. Только болт Богдана пролетел впустую и затерялся где-то в ернике.

Вторая стайка чирков, и вновь болт оружничего улетел в ерник. Лишь когда на скрадки потянула четвертая стайка, на сей раз красногрудок, Богдан выцелил головного селезня и сбил его к своему великому удовольствию — по головным стреляют очень уверенные в себе охотники. Ну, а после этого, он показал всем, каков он стрелок. Ни одного промаха, что никому из напарников не удавалось.

Отлет на кормежку окончился. Теперь ждать часа три, пока птицы кормятся на полях, где после уборки хлебов, гречи и проса много осталось и для перелетных птиц. Мужики даже специально оставляли на межах необмолоченные снопы, а то и разбрасывали их, рассупонив, чтобы птице было удобней клевать. Делалось это и сердобольства ради, но и с выгодой: есть где стае покормиться перед дальней дорогой, там она перегодит недельку-другую, и охота будет отменной.

Первый табунок прошелестел крыльями над головами охотников, но никто из них не пустил стрелы вдогонку. На чучела надежда, расставленные на якорьках вдоль берега близ скрадков. Утка не разбирается, ловушка ли для них, или в самом деле сородичи спокойно отдыхают на воде, а значит здесь безопасно.

Вот табунок, развернувшись над озером, идет на посадку к чучелам. Теперь не зевай.

Выбита из табунка четверка. На сей раз промазал сам воевода. Он даже крякнул от досады. Остальные красногрудки, рассыпавшись в панике, улетели в дальний угол озера. Это не очень хорошо, ибо теперь не все возвращающиеся с кормежки утки, гуси и лебеди попадутся на обман, часть их сразу полетит в компанию красногрудок.

Ничего не сделаешь. Теперь — что Бог даст.

Бог дал хорошую охоту и на возвратном лете. Когда лет утих, пустили в воду собак, и те зачелночили, принося к ногам хозяина настрелянную дичь. Даже в тростнике вылавливали всех подранков. А вот за чучелами пришлось пускать лодку: собаки проплывали мимо чучел, либо вовсе не обращая на них внимания, либо презрительно фыркая.

Охота окончена. Теперь можно и пображничать. Чуть поодаль от скрадков, на уютной полянке у берега звонкого ручейка, сбегавшего в озеро, развели костер, когда же нагорело достаточно углей, закопали в них на каждого охотника по чирку, тщательно обмазанных глиной, чтобы ни одно перышко не выглядывало, иначе мясо пропахнет горелым пером; в ожидании же, пока чирки поспеют, принялись закусывать медовуху и фряжское вино привезенной из домов снедью.

Лепота. Отдохновение полное. Время несется вскачь. Спохватились, когда солнце собралось нырнуть в свой ночной уют.

Вернулись домой охотники довольно поздно, но дворня еще не спала, дожидаясь хозяина. Вместе с дворней ждал своего господина и слуга Бельского, прискакавший из Архангельска. И сразу же с докладом:

— Как пальнули из пушек англичане, давши знать о своем прибытии, я — в седло. Вожа для проводки кораблей по стреженю я попросил высылать без спешки. Не раньше завтрашнего обеда он приведет корабли в порт.

— Спасибо за весть. Завтра, Бог даст, скатятся по Двине к порту насады. Нам же с тобой — посуху. Коней приготовь к рассвету.

Дорога от Холмогор до Архангельска торная, кони ходкие, и вышло так, что Богдан слез с седла на пристани в самый раз: первый английский корабль подходил к причалу. На его палубе, скрестив руки на груди, как великий мыслитель, стоял Горсей.

Джером Горсей и Богдан Бельский хорошо знали друг друга, но не выкавывать же свое доброе отношение прилюдно. Не простолюдины они, да и не на посиделки съехались, чтобы махать друг другу руками или скинутыми шапками, а тем более раскланиваться преждевременно, не по протоколу, определяющему поведение посла английского и встречающего его пристава. Так они и поступят, ни пяди не отступив от протокола, и лишь потом, за трапезой в каюте ли капитана корабля, в доме ли начальника