кого в руках жалованная грамота на боярство?

Бельский же, взяв лишь дюжину путных слуг из опричников, в тот же день поскакал, загоняя коней, в Вологду. Но прежде чем ударить челом царю, пересказал все Малюте, и тот потер даже руки от удовольствия.

— Пошли. Я сам представлю тебя царю Ивану Васильевичу.

Очень надеялись дядя с племянником, что царь, услышав вопросительное: не специально ли князь Воротынский ослушался главного воеводу Окской рати, чтобы встретить послов ханских и взять их под свое крыло, ибо могли бы их в горячке посечь, попадись они в руки иных ратников, ударит посохом о пол и повелит гневно Малюте: «Дознайся!» Увы, Грозный лишь вздохнул.

Конечно же, услышанного было вполне достаточно, чтобы обвинить слугу ближнего в крамоле, но еще очень был нужен князь Михаил Воротынский, храбрый и мыслящий воевода, каких у него почти не осталось. Князь Иван Бельский задохнулся в погребе своего дома вместо того, чтобы сложить голову в смелой сече. Бог его наказал, что не на холмах у Москвы встретил крымцев, а укрылся за китаями. Нет ему сегодня более подходящей замены, кроме Воротынского, встречать Девлет-Гирея, если тот пойдет великим походом, а не набегом. А что пойдет он, Грозный больше не сомневался. Вот и оставил он вроде бы без внимания весть, полученную от Богдана Бельского.

«Бог даст, придет время и для Михаила Воротынского».

Богдан не находил себе места: что творит главный воевода Михаил Воротынский, чем встречает тумены Девлет-Гирея на переправах?! Слезы, а не засады! Даже ни одной пушки. Лишь самострелы. Стрельцов хотя бы с рушницами выставил. По сотне бы на переправу. Так нет, большой огненный наряд и Гуляй-город с воеводами Коркодиновым и Сугорским где-то в лесу упрятан. А пушек-то немало успели отлить. На него, Воротынского, работали Алатырь, Васильсурск, Серпухов, Тула, Вятка, да и сама Москва. Все пушки на колесах. Перевозить с одного на другое место куда как ладно бы. Они же стоят без дела, в чащобе затаившись.

Одна поддержка засадам на переправах — корабли. Но и у них нет рушниц. Самострелы только. Конечно, речная рать топит крымцев изрядно, но установи на их палубах пищали, дай ратникам корабельным рушницы, то ли они смогли бы натворить? Да если бы полки, которые тоже стоят в бездействии, в лесах укрывшись, выставить на переправы, разве одолел бы такую силищу Девлет-Гирей?! Неужели князь-воевода не знает, как поступил Иван Великий на Угре? Встал на переправах и не пустил на свою землю Ахмет-Гирея. С тех самых пор Русь не платит татарам дани. Неужели князь Михаил Воротынский нацелился нынче вернуть прошлое иго?!

Чесались у Богдана руки, и если бы не Хованский был первым воеводой опричного полка, а он, Бельский, поднял бы полк и выставил бы его в помощь Засадному полку. Ни один татарин не ступил бы на русский берег.

Молодо-зелено. Сколько вел с собой Ахмет-Гирей? Двадцать тысяч, не более. У Ивана III под рукой было тоже не меньше. Можно было стоять лоб в лоб. К тому же Иван Великий послал вниз по Волге речную рать громить аулы татарские и ногайские, чем вынудил Ахмет-Гирея бежать в Поле ради спасения своей земли от разгрома. А сколько ведет с собой Девлет-Гирей? Сто двадцать тысяч с великим огненным снарядом в придачу. Да и цель его иная: захватив Москву, сделать ее столицей Великой Орды. Не просто набег, подобный прошлогоднему, не просто грабеж или даже принуждение стать вновь данницей татар, но полный захват Руси.

Для каждого русского города везет Девлет-Гирей с собой наместников своих. Вот такая силища. Вот такой замысел.

А чем встречает Русь великое нашествие? Ратью менее чем шестьдесят тысяч. И не во главе с царем, судьба державы которого решается, а лишь со слугой его ближним. В его ли власти повторить маневр Ивана Великого, хотя теперь сделать это можно было бы гораздо проще, ибо Астрахань — российская. И пустить оттуда рать к Перекопу да по ногайским степям, ханы которых примкнули к крымцам, значительно легче. Не вправе он и привести рать большую под свою руку, собрав ее из северных городов. Что царь дал, на том и успокойся. Вот и приходится воеводе хитрить, чтобы одолеть вдвое превосходящие силы.

А хитрость, она только тогда хитрость, когда о ней знают лишь те, кому по чину положено знать.

В опричном полку знал ее полностью первый воевода Андрей Хованский и частично — второй воевода Хворостинин. Оттого они вели себя спокойно, чем тоже удивляли Богдана Бельского. Он, даже не вытерпев, спросил Хованского:

— Что мы прохлаждаемся? Прорвется Девлетка к Москве, как в прошлом году, что тогда?!

— Хватит и нам рати, как время подоспеет. Успеем показать себя.

Не в бровь, а в глаз. Не ради ли того, чтобы отличиться в сече, он, Бельский, здесь? Не слишком-то ему хотелось ехать с полком под руку князя Михаила Воротынского, куда как спокойней под боком у царя Ивана Васильевича хоть в Кремле, хоть в Слободе, но слово о нем, Богдане, замолвил Малюта Скуратов, а понявши не великую радость его, упрекнул:

— Я тебе сказывал: вылезай из детской рубашонки. Иль тебе не хочется стать умным боярином, а ходить всю жизнь в окольничьих? Не проявив же себя в рати, многого не добьешься — вот тебе мой сказ! Но помни одно: в любой час на рожон не лезь, только в нужное время выпяли себя, и этого вполне достанет.

— Но я же не пропустил крымцев в Лавру. Разве это не в зачет?

— В зачет. Но не в столь великий. В засаде одно, а на поле брани — иное.

— Но там и голову сложить можно.

— Верно. Если голова дырявая. Как у князя Ивана Бельского. Сам по своему недомыслию в капкане оказался, вот и задохнулся в дыму в своем же подвале. И с Москвой что стало? Позор на всех Бельских! Благо государя мы на Воротынского поворотили, на него основную вину свалили. Вот об этом тоже стоит думать: голова-головой, но если терять ее, то с честью. Чтоб славная о тебе молва пошла. Как о герое молва.

— А сейчас не тот самый момент, когда можно выказать себя: встать на переправе стеной и не позволить Девлетке одолеть Оку?

— Увы, выше себя, как говорится, не прыгнешь. Не первый же он воевода, чтоб за опричный полк решать.

Смирился:

«В самом деле, успеется еще показать себя».

И все же трудно оставаться равнодушным, не понимая, что же на самом деле происходит вокруг: полк стоит в полном безделии, а тумены переправляются и переправляются, теперь уже беспрепятственно, окончательно сбив заслоны Сторожевого полка с переправ. Впрочем, как понимал Бельский, заслоны с переправ, похоже, отступили по приказу, а не под нестерпимым нажимом крымцев. Чего ради? Чтоб сохранить силы? А для чего? Удивлялся Богдан, и — возмущался.

Но не менее удивляло Бельского и поведение крымцев. Они не спешили к Москве по Калужской дороге, не рвались к ней и через Боровск. Словно замерли тумены в ожидании полной переправы огненного своего наряда и даже всего обоза, но скорее всего в недоумении — отчего нет русской рати? Если в прошлом году отсутствие русских полков на Оке было вполне объяснимо, то теперь виделась татарам в этом какая-то хитрость. Так думалось Бельскому, и он не ошибался.

Девлет-Гирей зовет в свой шатер лашкаркаши и вопрошает его, руководителя похода:

— Что скажешь?

— Как доносят мои лазутчики, и Серпуховская, и Боровская дороги на Москву пусты. В Серпухове гарнизон равен половине русского полка. Думаю, укрылись пока в лесах и ждут, когда мы, растопырив пальцы, пойдем на Москву сразу по всем дорогам. Но мы, мой хан, волей вашей, не сделаем этого. Если вы, могучий хан, повелите, на Боровск я пошлю только один тумен с малым числом стенобитных пушек, все