на какой он попадал лагпункт — на «воровской» или на «сучий». На воровских жить было относительно легче и безопасней. На таких лагпунктах так или иначе соблюдался воровской «закон». Например, по «закону» вор не имеет права воровать у заключенных. Разумеется, кое-что пропадало, но не часто. А главное, на «воровских» лагпунктах каждый заключенный мог спокойно получить, принести в свой барак и положить в тумбочку присланную из дома продуктовую посылку. К нему мог подойти кто-либо из воров и сказать: «Угости». Получив кусок сала или чего-то еще, он благодарил и уходил.
На «сучьих» лагпунктах дело обстояло иначе. Не успевал тот или иной заключенный получить из рук «почтальона» — расконвоированного ЗК (зека), ходившего за зону на почту, — свою посылку, как стоявшие вокруг «суки» тотчас вырывали ее у него из рук и тут же делили между собой. Иногда получателя посылки «угощали» кусочком сала или колбасы.
К счастью для меня, случилось так, что весь свой лагерный срок я отбыл на «воровском» лагпункте. Прелестей общения с уголовным контингентом, как читатель увидит дальше, хватало и здесь. Но все же я должен благодарить судьбу за то, что она избавила меня от пребывания на «сучьем» ОЛПе.
Истребительная война между «ворами» и «суками» имела не только стихийные, но и весьма организованные формы. Речь идет о том, что в блатном мире очень четко поставлена информация. Сведения о сколько-нибудь знаменитых в этом мире «ворах» и «суках» — кто в каком лагере сидит, кого откуда и куда отправили на этап — распространялись с необъяснимой быстротой по всем лагерям и весям необозримой гулагерной державы. Где-то на Колыме воры узнавали о прибытии в Каргопольлаг знаменитого «суки» по кличке Санька-Бомба. Тамошнее, колымское, воровское толковище принимает решение его прикончить. Назначаются исполнители казни. Всеми правдами и неправдами, с помощью всякого рода ухищрений и подкупов этих «судебных исполнителей» устраивают на очередной этап, идущий на Запад. Либо им удается пройти через несколько пересылок и достичь нужного лагпункта, либо они перепоручают по пути свое дело отправляемым туда из числа «своих». Либо, наконец, если первым посланцам или преемникам их задачи не удается добраться до места назначения, снаряжается новая экспедиция. А если надо — то и третья. И так до тех пор, пока приговор не будет приведен в исполнение. Чаще всего дело обходится без таких экспедиций. Достаточно оповестить своих на соответствующем лагпункте, что такой-то прибывший к ним — «сука», и его прикончат местными силами. По такой же схеме действуют и «суки», расправляясь со своими врагами на «сучьих» лагпунктах.
Расскажу здесь о знаменитом на всю «страну ГУЛАГ» эпизоде войны между «ворами» и «суками», произошедшем в нашем Каргопольлаге.
Было это в 1952 году.
На станцию Ерцево Архангельской железной дороги пригнали очередной эшелон с заключенными. Эшелон прибыл из харьковской пересылки. Под названием «Харьковский этап» он и вошел в историю. Этап состоял в основном из воров. Верховодила ими большая группа отпетых рецидивистов, во главе которой стоял бывший офицер Советской Армии бандит Белоцерковский. Не могу сказать, каково было в прошлом его настоящее офицерское звание. Надо полагать — не выше капитана. Но выдавал он себя за полковника, носил полковничью папаху и черное кожаное пальто. Погон на пальто, разумеется, не было, но маленькие пуговицы возле воротника и кожаные полоски для крепления погон сохранились. Были на Белоцерковском и все другие форменные одежки — габардиновая гимнастерка, синие бриджи с красным кантом и хромовые сапоги.
Управление Каргопольлага назначило Харьковский этап на наш лагпункт, находившийся здесь же, в Ерцеве. Начальник 2-го ОЛПа старший лейтенант Кошелев отправился на станцию принимать этап. Заглянув в несколько вагонов, Кошелев наметанным глазом сразу разглядел, что за контингент прочат ему в подопечные. Надеяться, что прибывший «рецидив» будет давать высокую производительность труда, лишние «кубики» леса — а именно этим в первую очередь был озабочен Кошелев, — не приходилось. Правдами и неправдами ему удалось отговориться от приема Харьковского этапа на наш лагпункт. И тогда, из-за какой-то начальственной халатности или неразберихи, эшелон с харьковскими ворами загнали на ОЛП Мостовица.
Это была роковая ошибка. Мостовица была «сучьим» лагпунктом. Наряду с политическими заключенными и бытовиками там находилось около двухсот блатных — «сук». Они и «держали» лагпункт, вершили на нем суд и расправу, были там непререкаемой властью.
И вот именно туда, в эту «сучью республику», привезли четыреста или даже больше воров.
Белоцерковский и его молодчики хорошо знали, куда их привезли. И заранее, еще в пути, сумели договориться о том, как «с ходу» провести операцию по захвату власти на лагпункте.
Для начала была применена военная хитрость. Белоцерковский и другие известные в блатном мире воры, которых кто-либо из местных «сук» мог узнать в лицо, держались в задних рядах своей колонны, стараясь остаться незамеченными. Те же, что были в первых рядах вновь прибывших в зону, выдали себя за «сук». Это было вполне правдоподобно. Местные знали, что воров в законе на «сучий» лагпункт не повезут. Когда ворота лагеря закрылись за впущенной в зону колонной, произошел обычный в таких случаях диалог. Вновь прибывшие справились у местных, нет ли здесь недобитых воров. Им радостно сообщили, что таковых нет. Одного, случайно сюда попавшего, на днях разоблачили и прикончили.
Появились местные «сучьи» главари, покровительственно принявшие вновь прибывших «под свою высокую руку». И вдруг из задних рядов раздался условный свист. Собравшиеся для встречи вновь прибывших местные «суки», ничего не ожидавшие и растерявшиеся, были мгновенно окружены, избиты, связаны. Заранее сколоченные Белоцерковским «штурмовые группы» рассыпались по зоне — кто в бараки, кто в столовую, кто в баню, кто в хлеборезку. Повсюду шло выявление «сук». Всех их сволокли к одному из бараков.
Часовые, заметившие с вышки драки, происходившие в зоне, дали несколько выстрелов в воздух. Надзиратели и прибежавший на вахту начальник лагпункта что-то кричали с крыльца вахты, ведшего в зону. Однако спуститься вниз никто из них не решался. Да это было бы и бесполезно. Усмирять бунты заключенных внутри лагерных зон с помощью оружия могли только специальные дивизионы внутренних войск НКВД, численность и огневая мощь которых исключала возможность их разоружения заключенными. Лагерному начальству и надзорсоставу входить в зону с оружием строжайше запрещалось. Короче говоря, лагпункт оказался захваченным ворами из харьковского этапа.
Белоцерковский и его приближенные подробно выспрашивали у заключенных лагпункта о том, как тут «погуляли» «суки», обо всех случаях расправ и насилия. Допрашивали и самих «сук», выбивая из каждого признания в преступлениях против «воров в законе» в течение всей их тюремно-лагерной жизни.
На другой день в одном из бараков состоялся суд над «суками». Им предлагали покаяться и вновь принять воровской закон. Это снизило бы меру наказания. Четверо «сучьих» главарей гордо отказались каяться. Их приговорили к смерти через отрубание головы. Здесь же, в бараке, были поставлены четыре плахи — чурбаки для колки дров. Четырех приговоренных, со связанными за спиной руками, кинули на колени перед плахами. Головы легли на плахи, и вверх взлетели четыре остро наточенных топора. Стук ударов и падающих на доски пола голов был заглушен громкой музыкой. Крики ужаса, вырвавшиеся из толпы связанных «сук», ожидающих наказания, заглушить не удалось. Все они громко каялись, молили о пощаде, клялись загладить свою вину любым способом, каким только им прикажут. «Справедливый суд» смилостивился. Раскаявшимся была сохранена жизнь. Однако в назидание себе и всем другим «сукам» им было велено, чтобы каждый сам или с посторонней помощью — либо своих же товарищей, либо «порядочных людей», то есть кого-либо из присутствующих воров, — сломал себе правую руку. Делалось это либо умелым ударом палки, либо каким-то образом с помощью двух палок, между которыми зажимали и ломали руку. Дикий крик, плач, стоны изувеченных смешивались с веселым хохотом зрителей.
К великому моему счастью, сам я этого не видел. Зато рассказов о кровавых днях на Мостовице слышал множество. На нашем 2-м или, как его еще называли, Комендантском лагпункте перебывало много политических, бывших в те дни на Мостовице.
Их рассказы потрясали. Под их впечатлением я написал целую небольшую поэму — «Воровской суд». Не мне судить о ее поэтических достоинствах. Но то, что она является подлинным документом того времени — это несомненно.
