рукой выписан действительно потрясающий образ женщины, матери. В нём так много авторской любви, что он кажется переполненным ею. А главное, если возвращаться к разговору о наделяемых свойствах книги, то повесть «Артистка» — это приглашение увидеть жизнь в её почти магическом притяжении, в обрамлении света, тепла и радости.

Повести «Клинер» и «Попугаи» объединены общей темой, условно звучащей, как «жизнь на чужбине», и хороши своим необыкновенным правдоподобием. Кажется, будто автору не стоит никаких усилий взять и скопировать на бумагу весь спектр человеческих переживаний, оживить ими персонажи и подкупить этим неброским волшебством читателя, заставив его сочувствовать и соучаствовать в предложенных обстоятельствах.

В этих повестях автором гораздо более сильнее, чем в «Пустоцвете» и «Артистке», выражена гражданская позиция. Но, опять же, здесь нет напора и агрессии. А есть собственное, открытое и искреннее, мировидение. «Отговаривали и обзывали, пугали и холодом, и голодом, и бандитами, и взрывами. Но что они могли, избравшие вместо жизни зал ожидания, сказать такого ей, которую сам Господь проэкзаменовал и перевёл в другой класс? И в классе этом всё до боли родное: никак не забываемые глаза бродячих собак, и бабушки с натруженными руками, сидящие на краю базара с пучочками зелени, и могилы родительские, уже явно заросшие, и дети беспризорные, хоть одного бы накормить…

Да и сама жизнь, в которой всё-всё — и горе, и праздник — своё, родное. Брести — не перебредёшь».

Нехитрое заключение, простое, но, как много в этой кажущейся простоте личного отношения! Давно уже, кстати сказать, отсутствующего в прозе многих современных авторов. Основная их масса предпочитает помещать своих персонажей словно в некую абстрактную зону, к которой можно никак не относиться или относиться с пренебрежением. Главное, чтобы прочитывалось, что это нечто убогое и недостойное.

Повести Елены Пустовойтовой, действительно, имеют особенностью уважительное отношение к Родине, к земле-кормилице, к народу, чьим кровяным тельцем каждый из нас является. А другой особенностью является то, что выражено это отношение через художественное произведение, талантливо. Поэтому есть все основания говорить о том, что литературная библиотека России пополнилась ещё одним уникальным образцом особенной литературы.

Зарекалась ездить на торжества, посвящённые Царскосельскому лицею, но в двухсотлетний юбилей — разве можно удержаться! — собралась, приехала. Пронзительный ветер вкупе с первым снегом не порадовал, но природа как будто дала знать — помни, это знаковое событие, и я его отмечаю необыкновенной для октября погодой.

Против обыкновения также в двух уголках Лицейского садика толпились оркестранты. Торжества были назначены в полдень, но у оградки, где восседал задумчивый бронзовый гений, уже грелась шутками и притоптываниями костюмированная массовка. Дамы в платьях и молодые люди во фраках. Как им приходится несладко в лёгких кринолинах и туфельках, можно было догадаться по собачке, которую держала на руках одна из «дам». Пёсик умирал от озноба.

Пространство у памятника постепенно заполнялось поэтоманами, пушкиноманами и просто людьми страждущими приобщиться к великому культурному событию. Однако вскоре оказалось, что по обыкновению растечься по местности нельзя: дорожку от Лицея к Александру Сергеевичу бдительно охраняют. Особенно убедительными стражи порядка сделались по приезде детей из различных школ. Детвора, сначала демонстрирующая послушание и внимание к увещеваниям своих учителей, после вынужденного долгого стояния на холодной земле начала разбредаться и выдумывать согревающие забавы. Шутка ли, действо затягивалось на сорок минут! Несмотря на то, что духовой оркестр одну за другой извергал бравурные мелодии, снег от этого падать не переставал и воздух не собирался прогреваться. Как неприкаянные, бродили телеоператоры, продолжали коченеть дамы и господа, собачка, замерзнув окончательно, впала в транс и то и дело прикусывала себе язык, в углу жались зарубежные потомки бывших лицеистов. Зато дети, обнаружив меж деревьев белку, радостно цокали, гикали, ахали и непрестанно щёлкали фотокамерами телефонов. Разумеется, чем гуще становилась толпа, тем меньше ей нравилось поведение детей. Кое-кто из старшеклассников, увы, перемежал свою речь матом, девочки громко хохотали, наступали периодически кому-то на ноги, обсуждали свои насущные проблемы. Нечего сказать — детям было скучно! Придя к началу торжеств, и, скорее всего, приготовив небольшие выступления, они поняли, что для организаторов мероприятия не они главные лица на этом празднике жизни. Потому что, в этот почти часовой период ожидания, в общем-то, нетрудно было бы почитать детям стихи лицеистов или попросить их самих выступить в роли ораторов. Был бы микрофон под рукой. Однако микрофон был, но никакого культурного заполнения паузы школьникам не предлагали. Позже стало понятно почему. Действа не могло быть без главного действующего лица. Без премьер-министра РФ. Владимира Владимировича Путина, задержавшегося почти на час. Да-с, почтили своим присутствием-с. Возложили цветы и произнесли несколько восславляющих Лицей фраз. Впрочем, большая часть детей этого не увидела. Потому что, посинев от холодного ожидания, была уведена сжалившимися учителями. Причём, когда последний ребёнок, азартно спрыгнув с урны, побежал за своим классом, одна из пожилых почитательниц поэзии промолвила: «Наконец-то ушли, безобразные дети!».

А без детей и Путина пространство около памятника разом опустело. И снег, как ни странно, перестал падать. Подчёркнул, должно быть, что значимость момента. Только наконец-то материализовавшийся ведущий концерта ещё силился привлечь внимание зрителей стихотворными строками. Но кто его слушал! Действо потеряло свою зрелищность. По сравнению со вторым лицом в государстве гениальный лицеист существенно проиграл. И лишь самоотверженный директор одной из школ Пушкинского района искренне сокрушалась, что за формальной ширмой торжества не было произнесено нужных слов о Царскосельском лицее, где воспитывались дети, собранные по всей России, которые впоследствии должны были быть при дворе. Что Лицей был учреждением экспериментальным, и преподавали здесь известные люди, служившие верой и правдой Отечеству. Что лицеисты просто не могли стать другими, ведь только талантливый человек способен воспитать талант. И что основной педагогической заповедью было открыть талант в ребёнке, потому что каждый ребёнок непременно от природы одарён.

На сильно поредевшие зрительные ряды философски взирало солнце нашей поэзии. Мне показалось, или это действительно было, уголки бронзовых губ дрогнули от сожаления. Где он, дух свободомыслия и творчества, так старательно культивируемый в стенах легендарного образовательного учреждения? Где она, поэтика личности — сильной, яркой, неподражаемой? Всё мельче помыслы и дела потомков. Всё зыбче идеи и извилистее пути, к ним выводящие.

А более всего, мне думается, озаботился гений таким вопросом: для кого, собственно, было затеяно данное торжество? Ведь, по сути, самая благодатная почва для знакомства с лицейскими традициями — детская душа. Она одна способна их восторженно принять и оценить, и впоследствии сохранить в памяти. Но цветы жизни от долгого бесполезного ожидания увяли, а их свободолюбивое времяпровождение вызвало гневную реакцию со стороны взрослых. И разве удивительно будет то, что по прошествии этого события ни у одного из них не родятся стихотворные строки? Вернее, может, и родятся, да повод будет не то. Вы догадываетесь, какой?

Как быстро бы человечество не бежало вперёд, как упорно и тщательно не упаковывало бы себя в обёртку нано- и обманотехнологий, о любви оно будет говорить на языке поэзии. Потому что за тысячелетия своего существования другого языка не изобрело. О любви — либо молча, либо —