отсюда меня смогут выдворить только силой и с нарядом милиции.

Поблагодарив его, я помчалась собирать свои пожитки — часть у Тамары в общежитии, часть у Аннушки.

Когда часов в 10 я вернулась, на нарах в комнате, напоминавшей забой в угольной шахте, запах в которой выворачивал все внутренности, уже храпело человек 10 сезонных рабочих.

А когда я открыла дверь и вошла в наше теперь общежитие, была очень приятно удивлена. В несколько часов тому назад пустых комнатах было уже человек 15 студенток. Некоторые кровати были уже застелены, кое-кто, весело болтая, застилал свои кровати. Меня встретили радостными возгласами: «Добро пожаловать. Вот пустая кровать, располагайся, как дома».

— Спасибо, девочки, но у меня уже есть, — ответила я и вошла в другую комнату.

Наш новый сырой, неоштукатуренный «камин», затопленный сырыми дровами, весело трещал, распространяя дым и вонь.

На моей кровати кто-то уже уютно разостлал свою постель, но я, будучи в весьма возбужденном состоянии, недолго думая, собрала чью-то постель и переложила на пустую соседнюю кровать, а на появившиеся откуда-то соломенные матрасики постелила свою постель. «Оккупантка», захватившая мою кровать, оказалась Зиной — очаровательной, красивой спортсменкой, с которой мы довольно крепко подружились.

Настроение у всех было такое, как будто мы все поселились в каком-то замке или в первоклассной гостинице. Смех, шутки, пение не прекращались до полуночи.

У красивой, с ямочками на щеках, Танюшки оказался замечательный голос, и она запела:

Зинка, запела свою любимую песню:

И наша дальневосточница Раечка, недавно, после продажи КВЖД, выехавшая из Китая, тоже запела:

Рая после наших веселых бравурных песен спела эту песню почти со слезами на глазах, даже все притихли.

Но наш «камин» уже разгорелся, стало тепло. Все притащили в нашу комнату у кого что было, устроили общий полуночный ужин.

Видно не одна я, а все достаточно намучились без жилья.

Лиза, самая старшая из нас, беременная, которую мы все называли: «Наша парттысячница», грустно заявила:

— Знаете, товарищи, мы с вами самые счастливые, а ведь многие ребята едут куда-то в Расторгуево под Москву. Эти поездки отнимают у них уйму времени, и живут они там в таких деревянных бараках, которые защищают их только от ветра.

И все мы знали, что даже там не было достаточно места. Это были годы, как будто где-то плотину прорвало. Все, кто мог и не мог, прямо с каким-то ожесточением набросились на учебу. В некоторых институтах было подано почти 30 заявлений на одно место. На такой наплыв не хватало ни общежитий, ни даже учебных помещений. Ведь вместо одной Горной академии сейчас было шесть переполненных институтов, не хватало всего: стульев, столов и всего прочего, но энтузиазма было столько, что можно было горы свернуть.

Заселялись недостроенные общежития, строились институты. Мы рыли котлованы, разгружали и таскали стройматериалы для здания нашего будущего института на Крымском валу, 3. Ни дождь, ни снег, ни морозы — ничто нас не останавливало, строительство шло полным ходом.

Такие были в то время тяжелые материальные условия и такая неукротимая жажда учебы.

На следующий день, с бьющимся от волнения сердцем, я шла бороться за свое право на общежитие. И была очень приятно удивлена, когда, ни о чем не спрашивая, мне выдали ордер.

Только бездомные могут понять то чувство, которое испытала я. Это было чувство счастья, радости и облегчения. Да именно, счастья, что вот я могу прийти после занятий, сесть или лечь на свою постель и делать все, что я хочу. И если я раньше благословляла все заседания, все собрания, благодаря которым имела возможность до 10 часов ночи торчать в институте, то теперь я с нетерпением ожидала их конца, чтобы скорее уйти в свой уголок, лечь на свою кровать, почитать, пописать или просто, забросив руки за голову, немного помечтать, не чувствуя ни страха, ни неловкости.

У студентов кроме изнурительно долгих собраний и заседаний был еще один бич. Каждое воскресенье устраивались так называемые «воскресники». В субботу нас предупреждали явиться ровно в 8 часов утра в институт, попроще одеться, прихватить с собой пару старых перчаток, если есть. Мы уже имели удовольствие в одно прекрасное воскресенье разгружать вагоны с загнивающими овощами, которые через некоторое время с успехом можно было бы отправить на свалку или на удобрение. Или рыть котлованы, перетаскивать строительные материалы, кирпичи, цемент, песок. Таким же способом мы помогали строить наш институт, который до конца нашей учебы так и не был полностью достроен.

Самое неприятное было разбирать гнилую картошку. От запаха гнили кружилась голова, тошнило. Помню, как-то появился упитанный чистенький зав. складом, мы все набросились на него:

— Зачем же вы продукты гноите, не отправите покупателям?

— Видите, до сих пор разрешения от «Пищеторга» не пришло. Овощи попахивают гнильцой, но ничего не поделаешь, начальству виднее.

Обувь, одежда, руки покрывались липкой гнилью. Я лично предпочитала таскать цемент, кирпичи, все что угодно, так как после таких «прогулок» даже помыться было негде. Бани по воскресеньям не работали. Горячей воды и в помине не было. Достать кусочек мыла было невозможно, а в нашем общежитии просто подойти к умывальнику было трюком высшего пилотажа. Весь пол был загажен, залит водой и грязью из вечно невообразимо засоренной уборной. Чтобы пройти к нам со двора и не утонуть в этой грязи, от порога до порога были проложены дощечки, и, как я раньше сказала, по ним надо было пройти с акробатической ловкостью.

В ответ на наши просьбы и жалобы приходил комендант, заколачивал огромными гвоздями дверь в