Автобус замедлил ход и остановился.

– Кингисепп! – сказал водитель. – Следующая остановка – Петербург. Кто собирается у метро выходить, переставьте свой багаж на правую сторону!

Старыгин встал с места, чтобы выпустить соседку. Она накинула куртку и резво устремилась на перекур. Он тоже решил выйти поразмяться – до города ехать еще часа полтора, ноги затекут. Господи, как домой хочется!

В Кингисеппе никто не вышел, зато сели трое – высокий старик в длинном черном пальто, тяжело опирающийся на палку, и молодой папаша с девочкой на руках. Девочка крепко спала. Старыгин подхватил сумку и помог старику забраться в автобус. Тот дышал тяжело, с присвистом, но глядел бодро.

Старыгин перехватил зоркий взгляд, которым окинула старика Агриппина. Было такое чувство, что она просветила старика рентгеном, тут же все поняла, поставила диагноз и выбрала лечение. Наверное, у него, Старыгина, бывает такой взгляд, когда он глядит на картину перед реставрацией.

Наконец все сели, и автобус снова тронулся в путь. Старыгин на миг испугался, что его своенравная соседка захочет сейчас поспать и не доскажет ему свою историю. Однако она расположилась поудобнее и продолжала рассказ.

Сегодня утром она забежала в больницу, чтобы забрать нужные бумаги и еще раз взглянуть на прооперированного пациента. Там все было нормально. Она немного задержалась, потому что ждала коллег, чтобы попрощаться.

Накануне многие были на юбилее в ресторане гостиницы Ревель-парк, она-то ушла раньше, а другие остались. И, зная, что задержатся, на сегодняшнее утро никаких операций не назначали.

Старыгин помнил по своему прошлому приезду, что гостиница Ревель-парк – весьма приличный дорогой отель. И ресторан там тоже шикарный, гостей принимают по высшему разряду, требуют соблюдать дресс-код. Мужчин если не в смокингах, то уж без галстука точно не пустят, а для дам обязательны вечерние туалеты. Тем более на торжественный банкет по случаю юбилея. И вот интересно, как выглядела его новая знакомая в вечернем платье… Выходило, что никак. Больше того, Старыгин был почти уверен, что и платья-то вечернего в ее гардеробе нету. Как же она вышла из положения… Не в джинсах же в дорогой ресторан идти! Хотя… с этой мадам станется, она все делает как ей удобно.

– Взяла напрокат платье и палантин, – сказала Агриппина, – вам же интересно.

Старыгин был уверен, что ни слова не сказал вслух. Мысли их там, в медицинском институте, учат читать, что ли?

– С чего вы взяли, что меня интересуют такие подробности? – стал горячо и многословно оправдываться Старыгин.

– У вас все на лице написано, – спокойно ответила она.

– Вы не отвлекайтесь. – Дмитрий Алексеевич взял себя в руки и решил держаться потверже, – вы по делу говорите, а то вон скоро приедем, и я так и не узнаю, откуда вы слышали те стихи.

Соседка поняла намек Старыгина, что, как только автобус остановится в Петербурге на Балтийском вокзале, они распрощаются, причем без всякой сердечности, и больше никогда не увидятся. И что совместная шестичасовая поездка на автобусе если и повод для знакомства, то вовсе не обязательно это знакомство потом продолжать. Даже крайне нежелательно.

Агриппина бросила на Старыгина косой взгляд, но, надо думать, признала его правоту. А скорее всего, он был ей так же несимпатичен, как и она ему. Поэтому она не стала заедаться, а продолжила рассказ.

Она собралась уже уходить из больницы, когда в ординаторскую вошел дежурный врач и пригласил ее поглядеть на поступившего ночью больного.

– Вам это будет интересно!

Больной, вернее раненый, находился в отдельном боксе. Ему уже оказали помощь, он лежал на спине, на груди – тугая повязка. Это был молодой человек, бледный от потери крови, со спутанными светлыми волосами и запекшимися губами.

Сестра внесла капельницу. На вопрос доктора Кудряшовой, какие у юноши ранения, дежурный врач ответил, что рана одна, колотая. Удар в левую сторону груди длинным узким стилетом. Удар нанесен сильной твердой рукой, несомненно, с намерением убить.

– В левую сторону груди? – Агриппина удивленно рассматривала повязку. – Но ведь…

– Да-да, – улыбнулся дежурный врач, – нападающий метил в сердце. И попал бы, потому что ударил умело, но, к счастью для молодого человека, в строении его тела присутствует некоторая аномалия. Я, собственно, поэтому вас и позвал.

Он показал снимки, и Кудряшова увидела, что сердце у больного расположено не совсем там, где ему должно находиться.

– Неужели у раненого сердце с правой стороны? – вклинился тут Старыгин.

– Отчего же вы удивляетесь? – Его собеседница пожала плечами. – Это хоть и редкий, но вполне естественный случай. Сердце слегка смещено вправо, так бывает. Это спасло больному жизнь. Рана, конечно, глубокая, задето легкое, он потерял много крови, но сердце, к счастью, не затронуто, так что все с ним будет в порядке. Рана заживет быстро – организм молодой, сильный.

– Ну, а стихи-то тут при чем? – опомнился Старыгин.

Рассмотрев снимки, доктор Кудряшова переключилась на больного. Он был в таком возбужденном состоянии, что сестра никак не могла установить капельницу. Больной ворочался в кровати, метался, рискуя сбить повязку, был весь в поту и бормотал в бреду какие-то непонятные слова. Прислушавшись, Агриппина с удивлением узнала латинские стихи. Да-да, вот эти самые, «бокалов звон и бренчанье шпор, малиновый плащ с плеча» и так далее.

– А вы откуда знаете латынь? – снова не выдержал Старыгин, но тут же осекся под ее насмешливым взглядом.

– Я же все-таки врач, для нас некоторые познания в этой области обязательны. А когда училась, захотелось почитать трактаты Парацельса и Авиценны. Он-то писал на арабском, но я предпочла перевод на латинский, с арабским уж совсем туго…

Старыгин согласно кивнул и подумал, что, наверное, она и вправду увлечена работой и замечательный специалист в своем деле. Он, конечно, уважает таких людей, однако именно эта женщина была ему неприятна. Есть в ней что-то грубоватое, если не сказать, жестокое. А также внешность, уж слишком она запущена. Эти кое-как подстриженные волосы, сухая кожа, жесткий взгляд, полное отсутствие косметики… Впрочем, ему нет до этого дела.

– Что еще вы можете сказать о молодом человеке? Вы представляете примерно, как он выглядел до болезни? И кем был?

Наверное, ей показалось, что Старыгин задал вопрос слишком требовательно, потому что сперва она нахмурилась, но потом поглядела в окно и поняла, что времени на выяснение отношений совсем не осталось.

Раненый поступил в клинику поздно ночью. Машину «Скорой помощи» вызвал швейцар ресторана на Ратушной площади. Ресторан работал до последнего посетителя, и развеселая компания финских туристов задержалась допоздна.

Швейцар подремывал в холле, дверь по позднему времени была закрыта, да и холодно было, все же зима.

Швейцар не видел, откуда появилась темная, с трудом передвигающаяся фигура, он опомнился только, когда увидел, что человек сползает по стеклянной двери, оставляя за собой кровавую полосу. Когда открыли дверь и рассмотрели пострадавшего, то увидели, что кровавый след тянется от узкого переулка вдоль части площади. Очевидно, его ранили в безлюдном переулке, и человек из последних сил добрел до освещенного ресторана. Когда его подняли с ледяных каменных плит, он уже потерял сознание.

В больнице обработали рану, сделали переливание крови, однако раненый в себя не пришел. Он бредил, метался в жару и говорил на непонятном языке, который только она, доктор Кудряшова, идентифицировала как латынь. Потом, правда, сказал несколько слов по-русски. Но это ни о чем не говорит – в Таллинне, по последним сведениям, проживает едва ли не четверть русских.

Документов при нем никаких не нашли, в карманах вообще ничего не обнаружилось – ни бумажника, ни ключей, ни паспорта.

Тут соседка Старыгина немного помедлила, вроде как запнулась, но он не обратил на это