«Заводчик стаффордширских терьеров Александр Скоробогатов рекомендует этот корм!»
Вот откуда ей знакомо это имя! Реклама корма в последние дни расклеена на каждом шагу, и везде красуется этот Скоробогатов!
Интересно, это тот самый четвертый человек из списка или просто его однофамилец?
Скоробогатов из списка живет в центре города, на Казанской улице, а заводчики собак обычно селятся за городом. Но из всяких правил бывают исключения.
Во всяком случае, это не так уж сложно проверить!
Добравшись до дома, она открыла дверь своими ключами.
Встречи со свекровью, однако, избежать удалось – не то чтобы Вета ее боялась, просто не хотелось начинать пустой, бессмысленный разговор. Свекровь хоть и подвинулась на том, что жизнь состоит из процессов, однако далеко не дура и сразу поймет по Ветиному виду, что она все знает про мужа. Она и раньше пыталась как-то вызвать Вету на разговор, что-то выяснить. Волнуется или вид делает. А вот интересно, подумала Вета, на чьей она стороне? Небось сыночка своего дорогого во всем одобряет, новую невестку ждет не дождется! А что, та моложе, эффектнее и одевается лучше!
От этой мысли Вета явственно заскрипела зубами.
В прихожей было пусто, но обострившимися за последнее время чувствами Вета поняла, что там только что кто-то был. То есть свекровь, конечно, отиралась в коридоре, а услышав скрип ключа, предпочла удалиться. Вета сняла туфли и на цыпочках подкралась к двери свекрови. И удовлетворенно улыбнулась, услышав за дверью тяжелое дыхание. Впервые за все девять лет совместной жизни не Вета боится свекрови, а та предпочитает не встречаться лишний раз с невесткой! Что ж, несмотря ни на что, это радует…
Более не таясь, Вета прошагала прямиком в свою комнату и, чтобы успокоиться, достала из ящика стола заветную тетрадь.
Снова буйная ватага Степана Разина была разбита царевыми стрельцами, на сей раз под командой воеводы князя Долгорукова. Казаков не меньше семи сотен саблями порубили, пиками покололи, из пищалей застрелили, а татар и мордвы – вовсе без счета. Кого не убили – в железо заковали, в Москву на суд повели. Простой люд плетьми били да в рабство продали, зачинщиков да старшин лютой смерти предали, плахами да виселицами города заставили.
Малые остатки Степанова отряда пробирались глухими лесными тропами, надеясь выйти к Волге-матушке и скрыться среди гулевого, непутевого волжского люда, как это не раз уже удавалось.
Шли со Степаном Тимофеичем ближние его люди, старые боевые товарищи, жена его невенчанная Алена, по прозванию Ватажница, да еще с десяток человек.
И среди этого малого отряда шел мальчонка странный – немой, с круглым гладким лицом, с васильковыми глазами. Давно прибился этот мальчонка к Степану Тимофеевичу, привыкли к нему казаки и уж не замечали. Неизвестно, чем он жил – даст кто кусок хлеба, он и доволен, а не даст – тоже не жалуется. Халат его пообносился, позолота с него давно слезла, но глаза все такие же спокойные, безмятежные, как будто такое он знает, что никому другому не ведомо. Идет мальчонка вровень с матерыми казаками, не отстает от них, не устает, не жалуется. Да и то – кто будет его жалобы слушать? Самим бы от смерти уйти!
Идут казаки по лесной тропе, идут почти наугад: нету с ними на сей раз опытного проводника. И почти по следу за ними идут стрельцы воеводы Долгорукова, вот-вот догонят.
На одном из переходов верный Степанов есаул Васька Ус остановил атамана и сказал, не глядя ему в глаза:
– Ты меня знаешь, Степан Тимофеевич, я тебе предан, как собака верная, любого за тебя на куски порву, но я тебе слово поперек скажу: надобно от твоей казны избавляться. Больно тяжела твоя казна, с ней нагонят нас княжьи люди.
Сперва осерчал Степан на есаула, схватился за свою саблю:
– Столько за нее душ загублено, столько честной казацкой крови пролито – и чтобы оставить?
Но Васька глаза поднял, прямо на атамана посмотрел – и остыл Степан Тимофеевич, одумался.
– А и правда твоя, Васька! Живы будем – новой казны добудем, чего ее жалеть! Была бы голова на плечах, была бы сабля остра, а все остальное приложится. Только я эту казну не брошу просто так, чтоб досталась она царевым жадным воеводам. Я ее в тайный клад положу, в тайный схрон схороню, и не простой схрон, а заговоренный, на три головы христианские заколдованный!
– Что ты такое говоришь, Степан Тимофеевич? – спросил есаул, перекрестившись. – Ты же христианин, в Святую Троицу веруешь, Николаю Угоднику дорогие дары приносишь! Как же можешь такие басурманские слова говорить?
– Я, Вася, не только слова говорю – я и дела делаю! Почему, думаешь, меня пуля стрелецкая не берет, сабля не сечет? За то я чудный Царьград благодарю, который со мной третий год неотлучно находится. А Царьград – он хоть и святой город, да не христианский. Волшебство в нем древнее, тайное, сокровенное. Так что, Вася, поздно мне про грехи говорить, на мне грехов и так многое множество, словно вериги железные на ногах висят! Так что одним больше, одним меньше – невелика разница! Покаяться всегда успею – хоть бы даже на плахе.
– А что ты, Степан Тимофеевич, про три головы сказал? Как это можно клад на три головы заговорить?
– Лучше бы мне, Вася, не говорить, а тебе не слушать… страшное то дело, чародейное! Заговорю я тот клад страшным заговором, наложу на него такое тяжкое заклятие, что, если какой лихой молодец тот клад отыщет и все мои наговоры волшебные снимет, и все тайные слова угадает – все равно не клад он получит, не золото мое, кровью добытое, а смерть лютую, потому как его голова будет первая. А если после него второй удалец отыщется, не побоится верной смерти, снимет заклятья и наговоры, разгадает слова секретные – он тоже лютой смертью умрет, потому как его голова будет вторая. А вот уж если и третий найдется и придет за моим кладом – вот ему-то этот клад откроется…
Замолчал Васька Ус, задумался.
И прежде говорили казаки, что связался Степан Тимофеевич с Нечистым, женка его Алена обучила атамана ворожбе. Недаром пуля его не берет и сабля жалеет! А старый казак Стырь, как напьется горилки, болтает, будто своими глазами видел, как Разин сел на старую кошму, сказал тайное слово и поплыл на той кошме по реке, как в лодке. А потом сказал другое слово – и полетел, как черный ворон…
Подумал Васька эту думу – да и перестал: хоть и колдун Степан Тимофеевич, а лучшего атамана не было у казацкого воинства, и служить под его началом – честь великая!
– Делай, как знаешь, Степан Тимофеевич! Я тебе в любом твоем деле помощник!
– А коли так – помогай: вместе пойдем. Кроме тебя, больше никому не верю как себе самому.
Взяли казаки по мешку с дорогими самоцветными каменьями, с золотыми персидскими украшениями, с жаркими турецкими цехинами, с изукрашенным татарским оружием и пошли на высокий холм.
Только резной Царьград не взял Степан Тимофеевич, отдал его Алене Ватажнице, велел беречь пуще глаза, пока они с Васькой не вернутся. И еще ей сказал на прощание:
– Ты, Аленушка, знаешь все мои дела тайные, сокровенные, знаешь, куда я иду и что делать собираюсь. Знаешь все мои клады и схроны, по всей Русской земле захороненные, все мои тайные слова и заговоры. Сохрани мою тайну свято, ни с кем ее не дели!
Ничего Алена не ответила, только глянула на атамана глазами черными, ведьмовскими.
За тот взгляд любил Степан Тимофеевич Алену, привечал больше всех других женщин. А было их у атамана немало.
