«ура» поднялся нестройный галдеж.
Ведь рыли на плацу окопы, и вылезали из них, и разворачивались для атаки! Но там все были спокойны, а тут тряслись руки, подгибались колени.
Драгоценная минута была потрачена на то, чтоб просто подняться из окопа. Когда Алексей, вытянув последнюю доброволку, оглянулся на поле, цепь была далеко впереди. Подхватив ножны и придерживая фуражку, штабс-капитан кинулся догонять.
— Ура-а! Ура-а-а!! — зазвучало на поле сначала жиденько, потом громче и громче, но все равно не слишком воинственно, хоть немногочисленные мужчины и старались подбавить в боевой клич басистости.
Слева и справа от поля, где разворачивалась атака, с русской стороны на брустверы выбрались солдаты. Они разлеглись прямо на насыпи. Кто смог, разжился биноклем. Зрелище-то было препотешное.
Сначала бабье колупалось возле окопов, суетясь и размахивая руками. Наконец, кое-как рассыпались в цепь, побежали, виляя бедрами. Кое-где, редко, виднелись офицеры — некоторые пятились спиной вперед, чтоб видеть отставших. Писклявое «ура-а-а» далеко разнеслось по-над рассветным полем.
Заправские ротные остроумцы выкрикивали:
— Быдто комары пищать!
Один вскочил в полный рост, задвигал задом:
— Как они кормой-то, кормой! Умора!
Грянул дружный хохот.
А один фельдфебель с двумя крестами на груди, прислушавшись к чему-то, веско сказал:
— Ну щас он им сыпанет.
И перекрестился.
Алексей не успел еще догнать роту, когда с той стороны затрещали выстрелы. Впереди кто-то закричал, кто-то упал.
Перепрыгнув через лежащую ничком фигуру (рыжий ежик — кажется, Шкловская из второй роты), штабс-капитан закричал:
— Быстрее! Быстрее!
Сейчас подключатся немецкие пулеметы. Есть уговор с командиром полевой батареи: как только в бой вступят пулеметные гнезда, немедленно задавить их беглым огнем. Но это в одну минуту не делается…
— Патронов не тратить! — орал Романов. — Они пригодятся в ближнем бою! Быстрей, быстрей! Проволочные, ножницы готовь!
«Проволочными» назывались ударницы, которым полагалось проделать проходы в «колючке». Из каждого взвода были отобраны четыре девушки, самые проворные и смелые. Они шли в атаку без винтовок.
Вот и пулеметы…
Один зачастил в дальней стороне поля, другой бил прямо по левому флангу. Впопыхах пулеметчик никак не мог взять прицел. Пули то свистели поверху, то вздымали фонтанчики пыли перед цепью. А рядом с гнездом уже вскинулся первый, пристрелочный разрыв.
Оглянувшись, Романов увидел, что подполковник Лесовский с папироской спокойно, как на прогулке, идет на хорошем отдалении. Маленькая фигурка рядом с ним.
Что ж, хоть это в порядке.
Над вражеским окопом взлетели бревна и комья земли. Чудесная батарея полевых трехдюймовок расчехвостила гнездо вторым же залпом!
А «проволочным», что пригнувшись неслись впереди всех, оставалось не больше ста шагов до кольев.
Странно завыло небо.
— Беда! — крикнул Романову командир второго взвода Лычко. — Бомбометы! Девоньки, ложи-и- ись!
Не услышали унтер-офицера «девоньки», оглохшие от пальбы, ужаса и собственного «ура».
— Перелет! Перелет! — завопил Лычко. — Теперя живей вперед, сестренки! Бежи до ихнего окопа, пока снова не жахнул!
Помертвев, Романов остановился. Оглянуться было страшно, но он все-таки обернулся.
Бомбы ударили как раз там, где шли Саша и Лесовский.
Четыре воронки. Около одной — два тела.
— Мммм, — замычал Романов.
Но один из упавших шевельнулся, сел.
Саша! Жива!
Она стряхнула грязь, наклонилась над подполковником.
— Санитары! — заорал Алексей. — Санитары!
Вернуться назад он не мог, не имел права.
А Саша надела фуражку, встала, подобрала карабин и побежала догонять подруг. Слава богу, ее, кажется, даже не ранило. Подполковник, наверное, погиб — иначе бы она его не бросила. Но подполковник — ладно…
— Ура! Вперед!
Не слыша свиста пуль, не обращая внимания на крики раненых, Романов вырвался вперед, к самой «колючке», возле которой деловито щелкали резаки.
— Теперь залечь! Всем залечь!
Сам он не ложился, бежал вдоль цепи и размахивал руками.
Ударницы легли, выставив вперед стволы карабинов. Легла и Саша.
Второй бомбометный залп был точнее.
— А-а-а-а!
— Мама-а-а!
— Ой, больно!
Далеко справа металась над лежащими и точно так же махала руками Бочка. Ее пронзительный голос прорывался через треск выстрелов и грохот разрывов:
— Гото-овсь! Гото-овсь!
С первого момента атаки Мария Бочарова ждала пули. Она была уверена, что ее убьет или ранит одну из первых. Она была невезучая. Два раза в жизни ходила в штыковую, и оба раза пробежала по полю недолго.
Как это происходит, Бочарова знала. Стукнет, будто железной палкой, и поначалу не больно даже, будто все тело занемело. Потом откуда ни возьмись прямо перед носом трава. Дальше, если повезет, провалишься. А не повезет — заорешь благим матом. Ей с первым ранением повезло, со вторым — нет.
Но секунды шли, Бочарова бежала перед цепью, а ничего. От этого Марии делалось всё радостней. Каждая лишняя секунда была вроде дорогого подарка. Может, свезет до самых германских окопов добечь и своими глазами увидеть, как немцы драпают?
— Вперед, девоньки! Подымайсь! — закричала она. Перерезанная проволока полопалась, обвисла на кольях.
— Быстрей вперед, быстрей!
Мария вдруг испугалась, что девочки не поднимутся. Трудно это — от земли оторваться, когда пули свистят, и многих уже положило, а ты еще живая, целая, и хочется вжаться поглубже в землю.
Но вскочила Голицына, всегда и во всем первая. Стряхнула, чистюля, пыль с колен. За нею стали подниматься другие.
