Над ложей развевались российский и германский флаги.
До начала игры оставалось всего ничего, с минуты на минуту должны были выйти обе команды. Судья и два его помощника уже стояли у боковой черты, озабоченно о чем-то переговариваясь и не обращая внимания ни на публику, ни на августейших особ.
Одному из газетчиков (репортеру «Ежедневного листка») удалось сзади подкрасться к самой ложе. Он подслушал, как Борис Владимирович сказал:
— …Я понимаю, что это очень некстати. Но отменять игру? Все равно что признать поражение без боя.
— А сокрушительный разгром? В такой-то момент! — недовольно молвил Николай Николаевич. — Черт бы тебя побрал с твоим футболом!
Напутствие перед схваткой
О том же в эту самую минуту говорил своим товарищам капитан русской команды, (а заодно и капитан Преображенского полка) барон фон Гаккель.
Он стоял в раздевалке, под иконой Николая Чудотворца; носатая балтийская физиономия раскраснелась от волнения, холеная эспаньолка воинственно топорщилась.
Игроки слушали своего предводителя сосредоточенно и сурово, будто перед настоящим сражением.
— Господа, нам предстоит защищать честь российской императорской гвардии. Бой будет тяжелым, неравным. Наша команда создана недавно, к тому же мы лишились нашего голкипера поручика Рябцева. Как вы знаете, он внезапно скончался от сердечного приступа, царствие ему небесное. — Все перекрестились. — Штабс-ротмистр князь Козловский новичок, да еще, как на беду, с прострелом в пояснице. Мы не вправе ожидать от него слишком многого.
У голкипера талия была обмотана толстым шерстяным шарфом. Козловский развел руками — мол, виноват, сам понимаю, но на все воля Божья. (Под шарфом, за спиной, у него была кобура с «браунингом» — куда еще прикажете его прятать?) — Посему стратегия у нас будет следующая. — Барон подошел к висящей на стене схеме. Офицеры сгрудились вокруг. — Главное — оборона. Ни в коем случае не подпускать противника к голу. В нападении только я и его сиятельство. Все прочие на двух линиях защиты. Смотрите на карту, здесь обозначена позиция каждого…
Пока игроки рассматривали чертеж, капитан трижды истово перекрестился на икону.
— Ну и самое главное. Вам не нужно объяснять политическое значение сегодняшнего мэтча. Вы знаете, какова нынче международная обстановка. Горячие головы сулят скорую войну с Австрией, а значит и с Германией. В команде противника много офицеров запаса кайзеровской армии. Если мы проиграем с постыдным счетом, это будет воспринято всеми как дурное предзнаменование. Николай Николаевич сказал мне: «Победы от вас не жду. Но позора не прощу. Коли проиграете, проиграйте достойно».
Офицеры зашевелились, а семеновец граф Сумароков горячо воскликнул, оборотясь к иконе:
— Николай-заступник, не допусти срама русского флага!
Фон Гаккель махнул рукой — словно саблей перед атакой:
— Вперед, господа! За Бога, Царя и Отечество!
Как и положено голкиперу, Козловский шел замыкающим. До речи капитана все его мысли были заняты только планом развертывания и операцией, но сейчас он вдруг остро осознал, что и предстоящее состязание — дело нешуточное, государственного значения.
Если немцы выиграют, как в Стокгольме, с разгромным счетом, берлинские газеты зайдутся восторженным визгом: русская гвардия побеждена. То-то из репортеров, пришедших на стадион, две трети немцы.
Но и это еще не все.
Хоть штабс-ротмистр был человеком несуеверным, сердце у него защемило от тяжкого предчувствия. Как пройдет мэтч, так сложится и большая война. Это не просто футбол, а эпиграф к трагедии, предсказание оракула…
Глупости, мистика, тут же обругал себя Козловский. Исход мэтча, конечно, важен — иначе Никник здесь не сидел бы, но главное найти папку с планом и взять шпиона.
Операция подготовлена на славу, продумана до мелочей. К каждому из немецких футболистов приставлено по филеру. К двум главным, Кренцу и Зальцу, по двое, самых опытных. Вторая бригада рассеяна среди публики. Третья дежурит внутри клуба: у выхода, в гостиной, в каждой из раздевалок. Разработана система условных знаков, предусмотрены все варианты развития событий, вплоть до фантастических. Например, если немцы устроят взрыв бомбы, чтобы в панике и суматохе изъять драгоценный документ из тайника.
Лавр Константинович за всю ночь не сомкнул глаз, зато теперь настроение у него было боевое и отчасти фаталистское. Все, что в силах человеческих, сделано, а над прочим властен лишь Промысел Божий.
Обе команды вышли на поле одновременно — немецкая слева, из своей раздевалки, русская справа. Выстроились шеренгой друг перед другом. У германцев эффектная черно-белая униформа с орлом на груди. Наши еще нарядней: красные гетры и шин-гарды, синие никерсы, белые рубашки, и тоже орел, только двуглавый и не на груди, а на спине.
Капитаны обменялись рукопожатием.
Распорядитель зычно прокричал в рупор:
— По договоренности клубов, игра будет состоять из одного тайма продолжительностью сорок пять минут! (То было условие, выдвинутое Российским футбольным союзом в самую последнюю минуту, по настоянию августейшего попечителя, который справедливо рассудил, что за один тайм голов будет пропущено вдвое меньше, чем за два).
— Главный судья — мистер Мак-Грегор! — объявлял распорядитель. — Боковые судьи: мсье Лафит и синьор Торрини.
Все трое торжественно поклонились. Англичанин был тощий, с желчной и злой физиономией. У француза пол-лица занимали пышнейшие черные усы. Итальянец был маленький и пузатый, отчасти похожий на футбольный мяч.
Ударил гонг.
Немцы сразу завладели инициативой. Без труда обводя русских игроков и ловко пасуя в одно касание, они добрались почти до самой штрафной площадки, но здесь защитники сомкнулись плечо к плечу и кое-как оттеснили тевтонов. Капитан фон Гаккель ударил по мячу со всей силы, и тот улетел далеко за вражеские ворота.
Первый штурм, слава Богу, был отражен.
Воспользовавшись передышкой, Козловский зорко осмотрел трибуны. Все люди были наготове. Даже если б штабс-ротмистр не знал их в лицо, то без труда опознал бы по одинаково сосредоточенному взгляду, устремленному в одну точку. Каждый агент, не отрываясь, наблюдал за своим объектом.
Фотограф, устроившийся со своей треногой сразу за сеткой, подал голос из-под черной тряпки, укрывавшей его с головой:
— Лавр Константинович, можно я высунусь? Душно.
— Терпите, Романов, — ответил князь, не оборачиваясь. — Он мог вас запомнить… Не дай Бог узнает. Ну что, рассмотрели Кренца с Зальцем? Который?
Алеша снова, уже не в первый раз, навел спрятанный в камере монокуляр на лица подозреваемых. — …Пока не могу сказать. Пусть подберутся поближе и крикнут что-нибудь.
