Тимо, успевший выучить нехитрую мелодию, вторил ему мычанием.
— Можно, — тихо приказал Зепп.
Откинули крышку ящика. Вынули то, что лежало поверху, разгребли солому. Там, скрученный невообразимым образом, лежал миниатюрный человечек. Его подняли, переложили на мокрую броню. В своем трико серо-стального цвета он почти слился с нею. Начал быстрыми, мелкими движениями растирать затекшие члены.
В течение дня на башню неоднократно поднимались офицеры линкора: командир, старший офицер, главный артиллерист. Мичман вообще наведывался чуть не каждые полчаса.
Всё это время Вьюн оставался на том же пятачке. Можно сказать, прямо под ногами у визитеров. И никто его не заметил. Балагур кинул на китайца сверху свой брезентовый дождевик — никому в голову бы не пришло, что под горбящимися складками кто-то прячется.
Зепп впервые работал с этим гномом. В перечне агентов, полученном от Монокля, имелось несколько фигурантов, которых он мысленно взял на заметку. Малютка-китаец был одним из них. Родился во Владивостоке, в семье циркача. Завербован еще в японскую войну. Потрясающий послужной список. К тому же Вьюн находился в Москве, где у Теофельса трудился агент Балагур.
Были, конечно, и опасения. Новый, непроверенный субъект в ответственном деле — всегда риск. Особенно если имеются вредные привычки. Но малыш не подвел. Он произвел на майора сильное впечатление. Бегать-прыгать, драться-кувыркаться умеют многие, однако вот так, не шелохнувшись, пролежать целый день — это талант уникальный. Теофельс уже решил, если Вьюн нынче ночью не подкачает и вернется живой, зачислить его в список ценных кадров — свой «золотой резерв», куда, в частности, входил и агент-универсал Балагур.
Перед закатом пошабашили. Хоть погода к концу дня наладилась и даже выглянуло солнце, в октябре свет мерк быстро.
Зенитная установка уже стояла на станке, только сиденье еще не было привинчено. Инженер положил его в ящик, приподняв и снова опустив крышку.
— Ничего, если тут всё до завтра полежит? Утром вернемся — закончим.
— Угу. — Вознесенский рассматривал приваренные к броне рельсы. — Значит, наводчик жмет ногой на педаль и вся хреновина вот так ходит по кругу? Здорово!
— Я тебе завтра всё покажу. Если начальство дозволит, запустим воздушный шар и популяем для проверки. Пристреляетесь.
Балагур, вытирая грязные руки тряпкой, оскалился:
— Вы лучше меня надуйте и запустите. Чем я не шар? Для отечества мне ничего не жалко.
Мичман вынул из кармана шкалик, кинул зубоскалу.
— Я обещал. Лови!
Шутник оттянул ремень, поймал бутылочку штанами.
— Оп-ля!
Офицер достал еще шкалик, обернулся ко второму рабочему.
— Я и вам принес. Тимофей… как вас по батюшке?
За весь день Вознесенский не слышал ни одного слова от этого угрюмого человека и потому проникся к нему почтением.
Дылда смотрел на мичмана, жевал губами.
— Иваныч он, — ответил за молчуна толстяк. — Тимоха в прошлый год спьяну язык себе откусил. А раньше трепло был — не заткнешь.
— Ты, Дмитрий, мне людей не спаивай, — укорил инженер. — А то знаю я их, чертей. Начнут водку лакать — не остановятся. Кто завтра будет работу заканчивать? Всё, пошли!
Через минуту на башне никого не осталось. Только торчали в небо стволы пулеметов, да золотилась в лучах тонущего солнца дощатая крышка ящика.
Миновал час…
Через час на рейде было уже совсем темно. Шарящие по бухте лучи прожекторов лишь усугубляли черноту осеннего вечера. На палубе «Марии» было пусто, команда ужинала. Лишь у входа в орудийную башню торчал часовой с винтовкой.
— Стой, кто идет! — зычно крикнул он, увидев приближающуюся тень.
Кто идет, ему и так было ясно — кавторанг Городецкий, но попробуй-ка не явить положенную по уставу бдительность.
Офицер назвался — тоже как положено.
— Почему один?
— Так восьми еще нет, ваше высокоблагородие.
— Верно… — старший офицер посмотрел на часы. По инструкции двойной караул перед башнями выставлялся с восьми. — Что там наверху, бардак?
Он задрал голову, хотя в темноте ничего не было видно.
— Не могу знать.
— Поднимусь, проверю…
Ворча, Городецкий поднялся по лесенке. Достал электрический фонарик, посветил вокруг. Покачал головой. Вид незаконченной работы и в особенности деревянный ящик ранили его дисциплинированную душу.
— Черт знает что… До утра это оставаться здесь не может, — пробормотал он, уже решив, что немедленно распорядится убрать это безобразие отсюда — до утра.
Брезгливо, двумя пальцами, приподнял крышку.
— Солому бы на палубу не просыпали…
В это время на среднем из орудийных стволов, обхватив его руками и ногами, висела серая, невидимая во мраке фигурка. Ритмично двигаясь, она поползла к концу дула. Замерла, когда внизу, стуча каблуками, прошел старший офицер. Потом снова тронулась.
Добравшись до края, Вьюн изогнулся и странными спиралевидными движениями будто ввинтился в тридцатисантиметровое отверстие.
Глубокой ночью…
Меры безопасности на «Марии» исполнялись в соответствии с установленным регламентом. Ночью в орудийные башни доступа никому не было. На палубе перед запертой дверью неотлучно находились двое вооруженных часовых. Лишь ранним утром, в половине шестого кондуктор с помощником входили внутрь, чтобы произвести контрольную проверку зарядно-подающей системы.
7 октября, в 5.25 к караулу подошел кондуктор Рыков в сопровождении дежурного комендора Батюка — тот зябко ежился со сна.
Старший караула окликать их не стал — свои люди. Просто поздоровались, и всё.
— Что, орлы, замерзли? — зевнул Рыков. — Ничего, скоро сменитесь.
Он открыл дверь специальным ключом. Вошли.
— Пять тридцать. — Кондуктор посмотрел на часы. — Врубай, что ли.
Перед проверкой механизма (так называемой «прокачкой») полагалось произвести осмотр внутридульных поверхностей.
Заурчал электромотор — замок левого орудия раскрылся. Кондуктор заглянул в черную дыру,
