В четверг, возвращаясь под вечер в «Глобус», я заметил в сгущающихся сумерках на противоположном тротуаре мужскую фигуру, показавшуюся мне знакомой. При моем приближении терпеливо поджидавший кого-то человек медленно двинулся мне навстречу. Обстоятельства, при которых мы расстались, были таковы, что у меня сердце захолонуло, когда в этом человеке я признал Алекса Дьюти.

Уже поравнявшись друг с другом, мы еще долго молчали; я с удивлением заметил, что он не решается заговорить и волнуется куда больше меня. Наконец он тихо произнес:

– Я хотел бы сказать вам одно слово, Роберт. Можно зайти?

Мы прошли через качающиеся створки дверей и поднялись ко мне в комнату; переступив через порог, он поставил на пол ящик, который до сих пор держал под мышкой, и присел на кончик стула. Вертя в натруженных умелых руках шапку, он смущенно смотрел на меня открытым, честным взглядом.

– Роб… я пришел просить у тебя прощения.

Ему стоило немалого труда выговорить это, зато ему сразу стало легче.

– На прошлой неделе мы были в Далнейрской больнице. Мы собрали на чердаке все игрушки Сима – жена надумала отвезти их больным детям. Потом мы долго беседовали с начальницей. И она по секрету все нам рассказала. Мне очень жаль, что я напрасно обвинил тебя тогда, Роберт. Сейчас я за это готов отрезать себе язык.

Я просто не знал, что сказать. Всякое проявление благодарности необычайно стесняло меня. Я был очень огорчен тем, что нашей дружбе с Дьюти пришел конец, и сейчас очень обрадовался, узнав, что недоразумение выяснилось. Я молча протянул ему руку. Он сжал ее, точно в тисках, и на его обветренном красном лице появилась улыбка.

– Значит, снова мир, дружище?

– Конечно, Алекс.

– И ты поедешь со мной на рыбалку осенью?

– Если возьмешь.

– Возьму, – веско произнес он. – Понимаешь, Роб, со временем все проходит.

Мы немного помолчали. Он потер руки и с любопытством оглядел комнату.

– Ты все еще занимаешься своей научной работой?

– Да.

– Вот и прекрасно. Помнишь, ты хотел получить пробы молока? Я принес их тебе.

Я подскочил, точно через меня пропустили электрический ток.

– У вас снова заболел скот?

Он кивнул.

– Тяжелая эпидемия?

– Очень, Роб. Пять наших коров перестали кормить телят, и, как мы ни старались их спасти, они подохли.

– И ты принес мне пробы их молока? – я весь напрягся от волнения.

– От всех пяти. В стерильной посуде. – Он кивнул на ящик, стоявший на полу. – В этом оцинкованном ящике.

Не в силах выразить свою признательность, я молча смотрел на него. До сих пор мне так не везло, что я с трудом мог поверить этому счастливому повороту судьбы.

– Алекс, – в избытке чувств воскликнул я, – ты и представить себе не можешь, что это для меня значит! Как раз то, что мне нужно…

– Это ведь не только одного тебя касается, – серьезно возразил он. – Должен тебе прямо сказать. Роб: эта штука здорово встревожила нас, фермеров. Во всех лучших стадах – падеж. Управляющий сказал, что, если ты хоть чем-то сумеешь нам помочь, он будет тебе очень благодарен.

– Я попытаюсь, Алекс, обещаю, что попытаюсь. – С минуту я помолчал, не в силах продолжать. – Если ты так просто не хотел со мной мириться… то ничего лучшего не мог бы придумать…

– Ну раз ты доволен, то и я доволен. – Он посмотрел на свои большие серебряные часы. – А теперь мне пора.

– Посиди еще, – принялся уговаривать я. – Я сейчас принесу чего-нибудь выпить.

На радостях я готов был отдать ему все, что имел.

– Нет, дружище… мне ведь надо поспеть на автобус, который отходит в шесть пятнадцать. – Он улыбнулся мне своей медлительной, спокойной улыбкой. – Я уже и так добрый час прождал тебя на улице.

Я сошел с ним вниз и, горячо поблагодарив его, распростился. Постояв у подъезда, пока его коренастая фигура не исчезла в темноте, я вернулся в гостиницу окрыленный надеждой.

Только я хотел было подняться к себе наверх и открыть ящик с дримовскими пробами, как вдруг в