глаза, вьющиеся волосы, тот же здоровый загар, – что в эту минуту я просто не осмеливался на него взглянуть.
– Что с ней, нездорова? – осторожно осведомился я.
– Куда там! Хуже! – воскликнул он. – Сначала она все бушевала и возмущалась: какие, мол, страшные негодяи и мерзавцы существуют на свете. – Он хмыкнул. – Это о вас, конечно. Потом приуныла. А последние недели только и делает, что плачет. Она старается это скрыть, ну да я-то сразу вижу.
– А все из-за экзамена, наверно, – предположил я. – Она ведь летом должна держать выпускной экзамен, правда?
– Да никогда Джин так не расстраивалась из-за экзаменов. – Он помолчал и добавил доверительным тоном человека, сведущего в таких делах: – Вы не хуже меня понимаете, в чем дело. Вот! Она просила меня передать вам эту записку.
Порывшись во внутреннем кармане своей норфолкской куртки, он извлек сложенный лист бумаги; я взял его, и сердце у меня почему-то вдруг забилось.
«Дорогой мистер Шеннон!
Узнав совершенно случайно, что брат едет к Вам по какому-то делу, я решила воспользоваться возможностью и написать несколько строк.
Дело в том, что мне нужно кое-что сказать Вам – это не касается ни Вас, ни меня и не имеет особого значения, но если б Вы случайно оказались в среду в Уинтоне, то не согласились ли бы Вы выпить со мной чаю у Гранта на Ботанической дороге, часов в пять? Возможно, конечно, у Вас найдутся и более интересные занятия. А возможно, Вы и вообще забыли обо мне. Словом, я не обижусь, если Вы не явитесь. Извините за навязчивость.
Всегда Ваша, Джин Лоу.
P.S. В субботу я гуляла одна в Верхнем парке и выяснила, почему мы тогда не нашли белых коров. На стадо напала какая-то болезнь, и многие из них подохли. Ну, не безобразие ли?
P.P.S. Я знаю, что у меня много недостатков, но я по крайней мере всегда говорю правду».
Я сложил записку и пристально посмотрел в лукавое и вопрошающее лицо юного Лоу: уж не Джин ли все это подстроила – и приезд Люка, и предложение пользоваться мотоциклом, и приглашение к чаю на будущей неделе – с вполне безобидной, но определенной целью? Мое дурное настроение как рукой сняло: я весь трепетал от радостного возбуждения.
– Поедете? – спросил Люк.
– Думаю, что да, – ответил я как можно более прозаическим и обыденным тоном, хотя у самого сердце так и колотилось.
– Хлопот с этими бабами не оберешься, правда? – заметил Люк с внезапно пробудившейся ко мне симпатией.
Я рассмеялся и, поддавшись внезапному порыву, стал уговаривать его остаться поужинать со мной. Мы отлично поели, затем принялись за кофе и, покуривая сигареты, расстегнув воротнички, начали рассуждать, как и подобает существам высшей породы, про гоночные мотоциклы, аэропланы, братство всех людей на земле, электрические тестомешалки и необъяснимое непостоянство слабого пола.
3
Уинтон был довольно скучный городишко, серый, окруженный кольцом вечно дымящих труб, поливаемый дождями и производящий гнетущее впечатление своей монументальной архитектурой и уродливыми скульптурами; однако славу его – если он мог претендовать на славу – составляли кафе. Десятки этих маленьких оазисов, где можно было отдохнуть и подкрепиться, оживляли унылые улицы; сюда, пройдя через небольшое помещение, отведенное под продажу пирожных, пирожков и печений, стекались в любой час дня граждане Уинтона (клерки, машинистки, продавщицы, студенты и даже степенные торговцы и дельцы), чтобы у столика, накрытого белой скатертью и уставленного вазочками с пирожками, песочным печеньем и разнообразнейшими пирожными, отвести душу за чашкой кофе или чая.
Из всех этих заведений университетская публика больше всего любила кафе Гранта, которое славилось не только своими булочками с кремом, но и атмосферой «хорошего тона»: стены здесь были обшиты темными дубовыми панелями, а над ними вперемежку с перекрещенными палашами и кинжалами висели подлинники картин, писанные членами Шотландской академии художеств.
Итак, в среду, обуреваемый нетерпением и в то же время страхом, я прибыл к Гранту. Я решил отпроситься из больницы на всю вторую половину дня, так как мне надо было еще уладить одно дело, связанное с моей научной работой. Я приехал раньше назначенного времени, но мисс Лоу явилась еще раньше меня. Не успел я войти в переполненное кафе, где стоял гул и слышалось позвякиванье ложечек в чашках, как из-за столика, над которым перекрещивались самые внушительные палаши, приподнялась маленькая фигурка и взволнованно замахала мне, приглашая скорее занять свободное место, которое ввиду большого скопления публики ей нелегко было для меня держать. И только… Никакого другого приветствия не последовало; я пробрался сквозь толпу и молча сел рядом с Джин; еще издали я заметил, что на ней теперь уже не «кругляш» и свитер, как в былые дни, а строгий темно-серый костюм и скромная черная шляпа. К тому же она заметно похудела, была бледна – очень бледна – и, хотя всячески старалась скрыть это, мучительно взволнована.
Некоторое время царило натянутое молчание, пока она, подняв указательный палец, старалась привлечь внимание официантки.
– Чай с лимоном или со сливками?
Это были ее первые слова, и произнесла она их очень тихо, не смея взглянуть на меня, тогда как официантка уже стояла у нашего столика, нетерпеливо вертя в пальцах карандаш.
Я заказал чай с лимоном.
– А булочек с кремом хотите?
Я сказал, что хочу, и добавил:
– Угощаю, конечно, я.
