ближе к вечеру она любила немного подремать и выглядела заспанной.
— Дай мне, пожалуйста, очки, — обратилась она к сыну, — и позволь я прочту тебе подробности о хазарском кладбище. Слушай, что пишет д-р Сук о хазарах из Челарева:
«Они лежат в семейных гробницах, в беспорядке разбросанных по берегу Дуная, но в каждой могиле головы повернуты в сторону Иерусалима. Они лежат в двойных ямах вместе со своими конями, так что закрытые глаза человека и лошади смотрят в противоположные стороны света; лежат со своими женами, которые свернулись клубком на их животах так, что усопшим видны не их лица, а бедра. Иногда их хоронят в вертикальном положении, и тогда они очень плохо сохраняются. Наполовину разложившиеся от постоянного стремления к небу, они охраняют черепки, на которых выцарапано имя „Иегуда“ или слово „шахор“ — „черное“. По углам гробниц — следы костров, в ногах у них — пища, на поясе — нож. Рядом — останки разных животных, в одной могиле овцы, в другой коровы или козы, а там курицы, свиньи или олени, в детских могилах — яйца. Иногда рядом с покойными лежат их орудия — серпы, клещи, ювелирные инструменты. Их глаза, уши и рты, как крышками, прикрыты кусочками черепицы с изображением семиконечного еврейского подсвечника, причем эта черепица римского происхождения, III или IV века, а рисунки на ней VII, VIII или IX века. Рисунки подсвечника (меноры) и других еврейских символов выцарапаны на черепице заостренными инструментами очень небрежно, как будто в большой спешке, а может быть и тайком, — кажется, будто они не осмеливались изображать их красиво. Возможно также, что они не помнят как следует тех предметов, которые изображают, как будто никогда не видели подсвечник, совок для пепла, лимон, бараний рог или пальму, а передают их внешний вид по чужому описанию. Эти украшенные изображениями крышки для глаз, ртов и ушей должны препятствовать демонам проникнуть в их могилы, но такие же куски черепицы разбросаны по всему кладбищу, будто какая-то могучая сила — прилив земного притяжения — сорвала их со своих мест и расшвыряла, так что ни один теперь не лежит на том месте, где ему было положено охранять от демонов. Можно даже предположить, что какая-то неизвестная, страшная и спешная необходимость, возникшая позже, перенесла сюда эти крышки для глаз, ушей и ртов из других гробниц, открывая дорогу одним демонам и закрывая ее перед другими…»
В этот момент все звонки на двери начали звонить и в дом ворвались гости. Джельсомина Мохоровичич пришла в вызывающих сапожках, с прекрасными, неподвижными глазами, будто сделанными из драгоценных камней. Мать профессора Сука в присутствии всех гостей вручила ей виолончель, поцеловала в лоб, оставив на месте поцелуя еще один глаз, нарисованный губной помадой, и сказала:
— Как ты думаешь, Джельсомина, от кого этот подарок? Отгадай! От профессора Сука! Ты должна написать ему хорошее письмо и поблагодарить. Он молодой и красивый господин. И я всегда берегу для него самое лучшее место во главе стола!
Углубленная в свои мысли, тяжелая тень которых могла бы, как сапог, отдавить ногу, госпожа Сук рассадила своих гостей за столом, оставив почетное место пустым, как будто она все еще ожидала самого важного гостя, и рассеянно и торопливо посадила д-ра Сука рядом с Джельсоминой и остальной молодежью возле щедро политого фикуса, который у них за спиной потел и слезился так, что было слышно, как капли с листьев падают на пол.
В тот вечер за столом Джельсомина повернулась к д-ру Суку, дотронулась до его руки своим горячим пальчиком и сказала:
— Поступки в человеческой жизни похожи на еду, а мысли и чувства — на приправы. Плохо придется тому, кто посолит черешню или уксусом польет пирожное…
Пока Джельсомина произносила эти слова, д-р Сук резал хлеб и думал о том, что она одних лет с ним и других — с остальным миром.
Когда после ужина профессор Сук вернулся в свою комнату в гостинице, он вытащил из кармана ключ, достал лупу и принялся изучать его. На золотой монете, которая служила головкой, он прочитал еврейскую букву «Хе». Он улыбнулся и отложил ключ в сторону, достал из сумки «Хазарский словарь», опубликованный Даубманнусом в 1691 году, и перед тем, как лечь спать, начал читать статью «Кормилица». Д-р Сук был уверен, что в распоряжении у него именно тот самый, отравленный экземпляр, при чтении которого умирают на девятой странице, поэтому, чтобы не рисковать, никогда не читал больше четырех страниц. Он думал: не следует без особой нужды пускаться в путь по той дороге, по которой приходит дождь. Статья, которую он выбрал для чтения в тот вечер, тоже не была длинной:
«У хазар были, говорилось в словаре Даубманнуса, кормилицы, которые могли собственное молоко сделать отравленным. Они ценились очень высоко. Считается, что они вели родословную от одного из двух арабских племен, изгнанных Мухаммедом из Медины за то, что поклонялись четвертому божеству бедуинов по имени Манат. Возможно, они были из племени хазрадж или аус. Их нанимали для того, чтобы покормить (достаточно было всего одного раза) какого-нибудь нежелательного принца или богатого наследника, которого хотели устранить его родственники, претендовавшие на то же наследство. Поэтому существовали и те, кто проверял, не отравлено ли молоко. Это были молодые люди, обязанностью которых было спать с кормилицами и сосать их грудь непосредственно перед тем, как они шли кормить доверенного им ребенка. Лишь в том случае, если с ее любовниками не случалось ничего плохого, кормилица могла войти в помещение, где находился младенец…»
Д-р Сук заснул на рассвете с мыслями о том, что никогда не узнает, что сказала ему в тот вечер Джельсомина. К ее голосу он был совершенно глух.
ХАЗАРСКАЯ ПОЛЕМИКА — событие, которое христианские источники относят к 861 году, в соответствии с житием Константина Солунского, святого Кирилла
, написанным в IX веке и сохранившимся в составе так называемой рукописи Московской духовной академии и в версии Владислава Грамматика от 1469 года. Итак, в том самом 861 году к византийскому императору прибыли послы от хазар
и сказали: «Мы всегда знали только одного Бога, который надо всеми, и ему мы поклоняемся, глядя на восток, соблюдаем мы и другие наши языческие обычаи. Евреи же уговаривают нас принять их веру и их обряды, а сарацины предлагают мир и много разных даров и тянут нас в свою сторону, говоря: „Наша вера лучше, чем у других народов“. Поэтому мы обращаемся к вам, помня нашу старую дружбу и любовь, ибо вы (греки) великий народ и ваша императорская власть — от Бога, и просим вашего совета. Пошлите к нам ваших ученых мужей, и если в споре они победят евреев и сарацин, мы примем вашу веру».
Когда греческий император спросил Кирилла, пойдет ли он к хазарам, тот отвечал, что в такой путь готов отправиться голым и босым. Даубманнус
считает, что Кирилл этим хотел сказать, что для подготовки к пути времени ему нужно столько же, сколько требуется для того, чтобы пешком пройти от Царьграда до Крыма, так как Кирилл во сне тогда все еще был неграмотным и не знал, как отомкнуть сон изнутри, то есть не умел пробудиться тогда, когда сам хочет. Все же он взялся за эту задачу, по пути, в Херсонесе, выучил еврейский и перевел еврейскую грамматику на греческий, готовясь таким образом к предстоящей полемике. Вместе со своим братом Мефодием Константин прошел Меотское озеро и Каспийские ворота Кавказских гор, и здесь их встретил выехавший навстречу гонец кагана. Он спросил Константина Философа, почему при разговоре тот всегда держит перед собой книгу, в то время как хазары всю свою мудрость извлекают из груди, как будто заранее ее проглотили. Константин ответил ему, что без книги чувствует себя нагим, а кто поверит нагому, что у него много одежды? Хазарский гонец был послан навстречу Кириллу и Мефодию из хазарской столицы Итиль в Саркел на Дону, откуда он и прибыл в Херсонес. Он препроводил византийских посланцев в Семендер на Каспийском море, где была летняя резиденция кагана. Здесь и состоялась полемика. Еврейский и сарацинский представители были уже на месте, и когда был задан вопрос, каким должен быть его ранг за ужином, Константин ответил: «Дед мой был великим и прославленным, он стоял рядом с царем, но после того, как по собственной воле отказался от славы, был изгнан и, придя на чужбину, стал бедняком. Там-то я и родился, и я в поисках старой дедовой чести не преуспел: ведь я сын Адама, а точнее, внук».
— Вы восславляете Троицу, — сказал каган за ужином, произнося один из тостов, — а мы единого Бога, как пишут в книгах. Почему так?
Философ на это отвечал:
— Книги проповедуют Слово и Дух. Если один оказывает тебе почести, а твое слово и твой дух не почитает, а другой же почитает всю Троицу, кто из этих двоих воздает тебе большую славу?
В ответ на это еврейский участник полемики спросил:
