покрывала, подвешенного за углы, и люди едят тут же, как верблюды. Отведи меня туда!

Земля в лагере была неровная, ухабистая, и Дик не раз спотыкался о кочки. Разведчики сидели подле своих верблюдов, как и предсказал Дик. В кострах горел кизяк, мерцающий свет озарял бородатые лица, а рядом отдыхали верблюды, пофыркивая и всхрапывая. Дик отнюдь не рассчитывал ехать в пустыню с обозом. Это вызвало бы назойливые расспросы, а поскольку слепому не место на передовых позициях, его, по всей вероятности, заставили бы вернуться в Суакин. Он должен ехать самостоятельно и без промедления.

— Теперь надо изловчиться в последний раз — сделать самое трудное, — сказал он. — Мир вам, братья!

Джордж осторожно подвёл его к ближайшему костру, вокруг которого сидели разведчики. Их шейхи торжественно наклонили головы, а верблюды, почуяв европейца, опасливо косились на него, как наседки, высиживающие яйца и готовые вот-вот вскочить на ноги.

— Нужен верблюд и погонщик, чтоб доставить меня в расположение действующих частей сегодня же ночью, — сказал Дик.

— Мулаид? — спросил чей-то голос, пренебрежительно назвав верблюда лучшей вьючной породы, какую он знал.

— Бишаринец, — возразил Дик с полнейшей серьёзностью. — Нужен бишаринец, да чтоб спина не была потёрта. У тебя, конечно, такого нет, безмозглая твоя башка.

Прошли минуты две или три. И тогда:

— Наши верблюды стреножены на ночь. Из лагеря никого не выпускают.

— Даже за деньги?

— Гм! Э-э! Английские деньги?

Снова гнетущее молчание.

— Сколько?

— Двадцать пять английских фунтов на руки погонщику, как только я доберусь до места, и столько же на руки шейху, который отдаст их погонщику, когда тот вернётся.

Это было поистине королевское вознаграждение, и шейх, зная, что наверняка получит свою долю за посредничество, уже склонялся в пользу Дика.

— За неполную ночь пути — пятьдесят фунтов. Земля, и колодцы, и плодоносные деревья, и жены обеспечены такому человеку до конца дней. Кто согласен? — спросил Дик.

— Я, — отозвался голос. — Я готов… но из лагеря никого не выпускают.

— Болван! Я же знаю, что верблюд может порвать путы и часовые не стреляют, когда его ловят. Двадцать пять фунтов и потом ещё двадцать пять. Но мне нужен чистокровный верховой бишаринец: вьючного верблюда я не возьму.

Началась торговля, и через полчаса шейх, получив задаток, стал шептаться с погонщиком. Дик расслышал, как погонщик шепнул:

— Далеко ехать не придётся. Сойдёт любая вьючная скотина. Разве я дурак, чтоб гонять своего верблюда ради слепца?

— И хотя я ничего не вижу, — Дик слегка повысил голос, — зато ношу при себе такую штуку, которая имеет целых шесть глаз, и погонщик будет сидеть впереди. Если к рассвету мы не доберёмся до английских войск, он умрёт.

— Но где, во имя бога, эти войска?

— Если ты не знаешь, пускай едет другой. Ты наверняка знаешь? Помни, для тебя это вопрос жизни и смерти.

— Знаю, — угрюмо сказал погонщик. — Отойди от моего верблюда. Сейчас я его освобожу.

— Не торопись. Джордж, подержи-ка верблюду голову. Я хочу ощупать морду. — Он шарил руками по шкуре, пока не отыскал полукруглое клеймо, по которому узнают бишаринца, легконогого верхового верблюда. — Так, хорошо. Режь верёвки. Да помни, благодать Аллаха не осенит того, кто вздумает обмануть слепого.

Люди у костров посмеивались над незадачливым погонщиком. Ведь он намеревался подменить своего верблюда медлительным вьючным одром с потёртой спиной.

— Отойди! — заорал он и хлестнул верблюда плетью под брюхо. Дик повиновался, почувствовав, как натянулся повод, который он сжимал в руке, и тут раздался крик: — О Аллах! Он удрал!

С рёвом и фырканьем верблюд ринулся в пустыню, следом устремился погонщик, вопя и причитая. Джордж схватил Дика за руку и бегом, хотя тот спотыкался и едва не падал, потащил его мимо сердитого часового, который давно привык к тому, что верблюды частенько убегают.

— Что за шум? — крикнул он.

— Проклятый верблюд уволок моё снаряжение, все дочиста, — ответил Дик, прикидываясь простым солдатом.

— Ну, беги, да гляди, как бы тебе не перерезали глотку — заодно с твоим верблюдом.

Крики смолкли, едва верблюд скрылся за бугром: погонщик сразу отозвал его назад и заставил опуститься на колени.

— Садись первый, — сказал Дик. Потом он взгромоздился сзади и легонько пощекотал погонщику затылок стволом револьвера. — Езжай во имя Аллаха, да поживее. Прощай, Джордж. Кланяйся от меня мадам и будь счастлив со своей девушкой. Вперёд, сын преисподней!

Через несколько минут все вокруг погрузилось в глубокую тишину, нарушаемую лишь поскрипыванием седла и глухим неустанным топотом верблюжьих копыт. Дик устроился поудобнее, плавно покачиваясь на скаку, туже затянул пояс и чувствовал, как темнота проплывает мимо. Целый час он ощущал лишь быстрое движение вперёд.

— Резвый верблюд, — сказал он наконец.

— Я всегда кормил его досыта. Он мой собственный и самых чистых кровей, — ответил погонщик.

— Езжай.

Дик склонил голову на грудь и пытался думать, но мысли путались, его одолевал сон. В полузабытьи ему чудилось, будто он у миссис Дженнетт и она наказала его, велев выучить духовный гимн. Он совершил какой-то тяжкий проступок, наверно, согрешил в воскресный день, и сидел, запертый в своей комнате. Но ему удавалось повторить лишь две первые строчки гимна:

Он твердил эти строчки снова и снова, тысячи раз. Погонщик повернулся в седле, норовя при малейшей возможности завладеть револьвером и на этом окончить путь. Дик очнулся, огрел его рукояткой по голове и отчаянным усилием стряхнул с себя сон. Когда верблюд взбирался по крутому склону, кто-то, затаившийся в колючем кустарнике, пронзительно крикнул. Грянул выстрел, а потом опять настала тишина, навевая дремоту. Дик больше не мог думать. Он слишком устал, оцепенел, обессилел и время от времени клевал носом, но сразу просыпался, тревожно вздрагивая и тыкая погонщика револьвером.

— Светит ли луна? — спросил он сонным голосом.

— Вскорости уж вовсе зайдёт.

— Как жаль, что я не могу её видеть. Придержи верблюда. Дай мне хотя бы услышать голос пустыни.

Погонщик повиновался. Мёртвое безмолвие всколыхнул короткий порыв ветра. Он прошелестел в увядшей листве кустарника где-то поодаль и затих. Кучка сухой земли оторвалась от края водомоины и с лёгким шорохом осыпалась на дно.

— Езжай. До чего ж холодная нынче ночь.

Те, кому случалось бодрствовать, ожидая утра, знают, как последний час перед рассветом растягивается на множество вечностей. Дику казалось, будто с того мгновения, когда его впервые объяла тьма, он только и делал, что болтался среди пустыни. Раз в тысячелетие он ощупывал шляпки гвоздей на седельной луке и тщательно пересчитывал их все до единой. Ещё через века он перекладывал револьвер из правой руки в левую и ронял свободную руку, которая бессильно повисала вдоль тела. При этом он словно смотрел на себя из недоступно далёкого Лондона — смотрел с укоризной. Но едва он протягивал руку к холсту, чтобы изобразить жёлто-бурую пустыню при свете заходящей луны, чёрную тень верблюда и двоих